Великолепные Эмберсоны

Спустя некоторое время Джордж поднялся и начал торжественно и мрачно одеваться к ужину. В процессе этой тщательной процедуры он ненадолго накинул свой длинный черный халат и, случайно бросив взгляд в трюмо, был поражен средневековой живописностью отражения. Он полюбовался собой, и вся театральность, присущая его характеру, вышла на поверхность.

Его губы зашевелились, и он громко зашептал знаменитые строки:

Не кажется, сударыня, а есть.

Мне "кажется" неведомы. Ни мрачность

Плаща на мне, ни платья чернота…[28]

Ему и на самом деле показалось, что царственный образ, возникший в зеркале, с растрепанными волосами над бледным челом, с трагической волной черного бархата, струящегося с плеч, имеет много общего (пусть только и в его воображении) с другим благородным принцем и наследником, чья вдовица-мать решилась на повторный брак:

Моя же скорбь чуждается прикрас

И их не выставляет напоказ.

Он чувствовал себя Гамлетом и держался соответственно, пока сурово восседал за столом рядом с Фанни. За этим ужином все молчали. Изабель попросила передать, чтобы ее не ждали, они подчинились приказанию, а она так и не пришла. Но по мере того как пища попадала в организм Джорджа, напряжение внутри него стало спадать. Не успел он отужинать, как ему внезапно и непреодолимо захотелось спать. Горящие глаза не могли больше сопротивляться отяжелевшим векам, его так и тянуло клевать носом, поэтому он поднялся и, зевая от изнурения, шаткой походкой отправился наверх. Механически затворив дверь спальни, он с закрытыми глазами добрел до кровати, мешком свалился на нее и заснул на спине, не погасив света.

Джордж очнулся после полуночи и обнаружил, что в комнате темно. Он спал без сновидений, но проснулся с таким чувством, что всё это время кто-то или что-то незримо присутствовало рядом, кто-то или что-то полное сочувствия, кто-то или что-то стремящееся его защитить, не желающее подпускать к нему горе и печаль.

Он встал и включил свет. На комоде лежал квадратный конверт, подписанный карандашом: "Тебе, милый". Но письмо внутри оказалось написано чернилами, местами расплывшимися в кляксы.