Великороссия: жизненный путь

Боязливость... В Откровении Иоанна Богослова (Апокалипсисе), где тоже речь идёт о последних антихристовых временах, читаем: «Боязливых же и неверных, и скверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов

(!) участь в озере, горящем огнём и серой. Это смерть вторая» (Откр. 21, 8).

Как видим, вера лжи, неправедному обольщению попускается Самим Богом погибающим людям: Сам Господь посылает им «действие заблуждения», как наказание за то, что «они не приняли любви истины». Как явление чрезвычайного массового характера, оно свойственно временам «беззаконника» — Антихриста. В России с 1917 г., как мы выяснили, такие времена моделировались, прообразовывались пока на одной шестой части суши. Неприятие «любви истины» связано в значительной мере с состоянием боязливости и неверности, которые особенно характерны также для антихристова режима и потому в перечне грехов человеческих поставлены Откровением на первое

место.

Неприятие «любви истины» (отход от неё) и вера лжи характерны одинаково для двух основных течений, или направлений среди российских епископов и духовенства, которые составляли до революции и лет 10 после неё подавляющее меньшинство священнослужителей, а именно, — и для либерального (умеренного) и для революционного («красного»). Постепенно в этих двух течениях всё более видное место начинают занимать два человека — Сергий (Страгородский), к моменту революции — архиепископ Финляндский, и протоиерей Александр Введенский. Первый — «либерал», второй — «революционер». Сергий, будучи ещё епископом, долгое время являлся председателем Религиозно-философского общества, заседавшего с 1900 г. и пытавшегося сочетать несочетаемое, — Православное Вероучение с западной философией и оккультной мистикой (в духе Вл. Соловьёва). Этот диалог Церкви с интеллигенцией (хотя собственно Церковь

в такой диалог никогда не вступала) подавался как попытка сближения двух этих «сил» с целью «проповеди Православия «заблудшей интеллигенции». Разумеется, — из чувств «христианской любви» к заблудшим... На деле же получалось недопустимое смешение света и тьмы, наиболее отчётливо проявившееся в мутном блудомыслии Мережковского, Бердяева, Розанова, в еретическом «софианстве» протоиерея Сергия Булгакова, отчасти — священника Павла Флоренского и других. В первых числах марта 1917 г., не дожидаясь распоряжения Синода, то есть — по своей

воле, первым из русских архиереев стал поминать за службами Временное Правительство не кто иной как, как архиепископ Сергий. Когда Временное Правительство в апреле учинило разгон Синода старого дореволюционного состава, заменив его новым, то лишь один архиерей из старого Синода был включён в новый — Сергий (Страгородский)... Такое нужно было заслужить. Из всех российских архиереев, числом до 100 человек, либерально мыслящих было едва ли более 10-ти. Требования либералов не шли дальше некоторых незначительных изменений в церковной жизни в направлении «демократизации», но без ломки коренных устоев. Они почти или совсем не поддерживали идею восстановления Патриаршества в России, а также, подражая гражданской «общественности», не сочувствовали Самодержавию, а сочувствовали «свободе», как она понималась масонами типа Гучкова и Керенского. Такая часть духовенства, действительно стала на сторону Февральской революции. 23 апреля 1917 г. Сергий (Страгородский) говорил: «... Ожидание такого же светлого будущего и для нашей церкви, при изменившемся государственном её положении, наполняет сердца наши радостью». Запомним это слово «радость» в связи с «государственным положением».