Венчание со страхом

— За каждую особь.

— Ну а где же деньги?

— Мы не успели, они… нам милиция помешала.

— Хороший вы этолог, Константин Русланович. А вор дерьмовый — простите за грубость. Не лезли бы куда не надо, занимались своей этологией, что ли…

— А это не ваше дело, — Юзбашев весь дрожал. — Это вас не касается! Я не виноват, что ученых у нас как собак пинают! Доводят до того, что я ради продолжения своей работы с кистенем должен на большую дорогу идти воровать! А кто меня заставляет это делать?

— Мы зарплату месяцами не получаем, — хмыкнул Свидерко. — Ты у нас это спрашиваешь? Не по адресу вопросик.

Юзбашев отвернулся.

— Пусть я вор, — бормотал он. — Но я не убивал ее. Зачем мне? Я ее даже не видел, когда за ворота вышел. Она уже, наверное, по лесу шла. Я клянусь вам! Чем хотите клянусь — матерью своей!

— С Зоей-то вы что, только ради ключей встречались? — хмуро спросил Никита.

— Я не знаю. Она мне нравилась, но… Не знаю, понимаете? И ключи тут ни при чем, я без нее их достал. Я… я всегда хотел, чтобы она ушла оттуда, от Ольгина. Тогда, может быть, что-то вышло у нас.

— Вы ведь предполагали, что ей опасность грозит? Юзбашев дернулся.

— А вы знаете, что это за место! — голос его зазвенел, — Вы в аду бывали? Нет? Вы вот меня жестокостью попрекнули… а знаете ли вы, что такое жестокость? Видели вы ее настоящую, нет? Не видели? Так поинтересуйтесь, поинтересуйтесь! А потом судите! Да если бы вы там хоть недельку пожили, эх! — Он отвернулся, сгорбился. — Я вам все сказал. Больше не знаю, что говорить. Я очень устал. Больше не знаю, что говорить.

Свидерко дотянулся до форточки и открыл ее. В кабинете стало свежо от легкого ветерка, что поднимается обычно на исходе ночи, когда на небе гаснут звезды, которых, к сожалению, не видно в городе.

В шестом часу утра Юзбашева на дежурной машине повезли в Спасский ОВД к следователю, ведущему дело по краже с зообазы. Вопрос о предъявлении, ему обвинения в убийствах пока не обсуждался.

Колосов и Свидерко вышли из дверей главка. У обоих впереди был отгул за сутки.

— Спать хочу, сил нет. — Никита позвенел ключами от машины. — Вторые сутки как волчок заводной. Поехали. Тебе куда?

— Все туда же, в Деревню нашу. Я, брат, тамошний местожитель. — Свидерко сел в колосовскую «семерку», пощупал обивку. — Славная у тебя игрушка. Да и сам ты — ничего, хоть и из губернии.

У бара «Отважный», что неподалеку от метро «Юго-Западная», Свидерко попросил тормознуть.

— Ну что, все спать хочешь? — хмыкнул он. — А то — пойдем, — и кивнул на гофрированную металлическую дверь под вывеской.

— Так закрыто же!

— Бар ночной. Сейчас закрывают, но Коли Свидерко это не касается. Это мой участок, Никита, — он впервые назвал Колосова по имени. — А кто здесь хозяин? Чьи в лесу шишки?

Они просидели в баре до двенадцати. В закрытом пустом баре, где еще не выветрился спертый дух ночи и где хромой уборщик-мальчишка мыл тряпкой кафельный пол. Колосов смотрел на батарею бутылок, на свой грязный бинт на правой руке, на коричнево-золотистый коньяк в рюмке — и ему было хорошо.

Расслабляться так расслабляться, чтоб всем чертям тошно стало!

— А с тигром-то мы, — Свидерко ухмыльнулся, потрогал цепочку на шее, — не сплоховали однозначно. Теперь трепаться про это будут! И ваши, и наши.

А Никита думал в это время о Кате. Коньяк все как-то размягчал, упрощал: поехать бы к ней прямо сейчас, спустить те гири вместе с их владельцем в мусоропровод, а потом взять ее вот так… вот так на руки и…

Он печалился оттого, что Катя так никогда и не узнает про тигра. Никита скорее откусил бы себе язык, чем стал распространяться при ней о том, как они со Свидерко действительно не сплоховали в эту июльскую ночь.

Глава 26

ВОЖДЬ, ПОХОЖИЙ НА МИККИ РУРКА, ИЛИ ПОЕЗДКИ ПРИ ЛУНЕ

А Катя весьма удивилась бы, узнав, что стала предметом размышлении столь непохожих людей. Впрочем, если бы она действительно знала, что в это самое время кто-то мечтает о ней, беспокоится за нее, ей просто недосуг было бы все это переварить и осмыслить. Она с головой погрузилась в свои дела. А когда мы заняты или делаем вид, что заняты, мы становимся глухи и слепы к тем, кто нам предан и близок.

О существовании начальника отдела убийств Катя забыла даже думать. О Мещерском вспомнила один раз, о Кравченко — два: утром по дороге в Каменск. Накануне Вадя провел маленькую строптивую демонстрацию: на ночь глядя вдруг объявил, что ему надо в офис проверять работу дежурной охраны.

Так ли это было на самом деле, Катя допытываться не стала. Ей было удобно считать это именно его деловой обязанностью, а не чем-то иным — обидой, раздражением. Да и на что, собственно, он обижался? На что дулся? На то, что она старалась максимально сосредоточиться на важном деле, предстоявшем ей в Каменске, и не обращала внимания на его персону? Словом, на следующее утро, лихорадочно собираясь на работу, она не удосужилась даже оставить Кравченко записку. Решила позвонить ему от Гречко, но тут же забыла и об этом. Не до того!