Венедикт Ерофеев: посторонний (без иллюстраций)

Слушать его через машинку было тяжело, к этому нужно было привыкнуть. Это было как бы постоянное напоминание о том, что человек, с которым ты говоришь, одной ногой уже практически в могиле. Как-то сразу было ясно, что на этом болезнь не остановится. Соответственно, ты все время себя чувствовал, как у постели умирающего, а это ведь трудно. И у него все время был совершенно запредельный трагизм на лице написан. Веня на тебя смотрел как великомученик с иконы неимоверно пронзительными глазами. В то же время от него исходила немалая сила, я бы сказал, сила всеприятия. И это абсолютно не смотрелось как поза, потому что иначе мы бы это чувствовали все более или менее».

После смерти Ерофеева Виктор Куллэ посвятил его памяти стихотворение, снабженное эпиграфом из Тимура Кибирова («Мы не увидели неба в алмазах. // Небо в рубинах увидели мы»):

И голос, как от ларингита,осипший в бешеном совке,звучит подобием санскритав глухом арийском пивняке,Где не убийцы в полумасках,а безнаказанное чмо...

И эти узелки на связках —как узелковое письмо —не поддаются расшифровкени хитрым штирлицем, никем.Так при удаче и сноровкерискуешь проморгать эдеми поперхнуться эсперанто,как рыбьей костью, — подхватив

куплет, который арестантывыводят на любой мотив.Запрошлогодняя столица,которой выпало «зеро»,такая нищая — ютитсяу входа в станции метро;пьет пиво из литровых банок,газетой скомканной шуршит,

считает бешеные бабки...И легкий человек спешитподальше от ее рубинов —спешит к развязке роковойв бутылках заточенных джинови ангелов над головой.И сиплый голос год от годабесстрастнее со стороны:

до дрожи стенок пищевода,до шелеста, до тишины —заржавленным небесным свёрламвернуть заточку крепких рук...Так буква Ю пронзенным горломпоныне округляет звук[912].

В начале февраля 1988 года Ерофеев передал парижскому приятелю Александру Бондареву для публикации в «Континенте» свой новый маленький текст, так же, как эссе о Бродском, составленный из цитат и сверхкратких комментариев к ним. Вот как об истории создания этого текста вспоминает Бондарев: «В ответ на привычное Веничкино “Я еще не закончил” я спросил: “Ну хоть что-то у тебя готовое есть? Пусть совсем крохотное?” Автор честно ответил: “Ничего, кроме записных книжек”. <...> “Покажи”, — потребовал я. И он, на свою беду, показал. В записной книжке были аккуратно выписаны цитаты из ленинского ПСС: среди них были и мои любимые, и такие, которых я раньше не видел <...> “Значит, так, — сказал я. — В воскресенье я улетаю. У тебя есть три дня, чтобы привести это все в божеский вид. Желательно с твоими комментариями, но можно и без. Гонорар получишь сразу”. Веничка колебался. Он не верил в литературную и денежную ценность трудов Ильича. “А как все это назвать?” — “Как, как... Назови «Моя лениниана», а там видно будет”. Случилось чудо. Перед отлетом я застал Веничку сияющим: в первый раз в жизни он не подвел издателя со сроками, не обманул и теперь честно передает законченную рукопись. Как настоящий профессиональный писатель! В заглавии я заметил слово “маленькая”. “Почему?” — “Ну, потому что подумают еще, что я больше крупных вещей не пишу”»[913]. Впрочем, Сергей Шаров-Делоне свидетельствует, что собирать цитаты для «Маленькой ленинианы» Ерофеев начал задолго до 1988 года: «Она писалась прямо в Абрамцеве. Я прекрасно помню, как это все делалось. Это было ужасно трогательно. Это готовилось в Абрамцеве, но и в Москве. И в Москве, чтобы тома Ленина посмотреть, он пошел в районную библиотеку. Это была его собственная идея. Когда он наткнулся на одну цитату из Ленина, которая с добрым дедушкой Лениным никак не вязалась. На вторую. На третью, на четвертую. О его “Лениниане” стали ходить слухи. И Бондарев, я думаю, подтолкнул его, чтобы привести это в окончательный вид»[914].