Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы

Но в глазах Чарли все еще стояла эта сияющая фигура. Когда, сопровождаемый Називом, он шел по мастерской к выходу, то спросил себя – почему же ребенок превосходит взрослого своими размерами?

…Он понял, что задал этот вопрос вслух, потому что, когда они вернулись в гостиную, Назив ответил (при этом он подхватил того же самого ребенка, который набросился на него чуть раньше из-за драпировок, и стал играть с ним, переворачивая вниз головой и легонько стукая ею о пол, пока тот не начал икать от смеха):

– Дети, они… больше…

И Чарли понял: по-ледомски, как и по-английски, «большой» означает и «великий» – не только физические размеры, но и значимость. Но обдумать все это в деталях он попробует попозже. Пока же, оглядывая сияющие лица взрослых и детей, собравшихся в гостиной, он почувствовал укол сожаления и тут же спохватился – никто не должен видеть этого выражения на его лице.

Но Филос все понял и сказал:

– Он видел твою скульптуру, Гросид.

– Вот как? Спасибо, Чарли Джонс! – раздался голос Гросида.

Чарли был доволен. Он расцвел улыбкой, но, если бы его спросили, за что его благодарят и чему он так рад, он вряд ли смог бы ответить.

Развинченной походкой, на полусогнутых ногах, Злодей приближается к постели, в которой пытается укрыться Она – полусонная и нагая.

– Не трогать меня! – кричит Она с явным итальянским акцентом. Камера наплывает на Нее, не выпуская Злодея из виду, после чего становится самим Злодеем… А в это время слепленные из плоти и крови человеческие существа, рядами сидящие в своих хромированных коробочках перед гигантским экраном на площадке автокинотеатра, хлопают ресницами и ощущают, как кровь пульсирует в их жилах. Даже пропитанный неоновым туманом воздух над машинами для попкорна, даже выключенные фары автомобилей, уставившихся на экран, застывают в томительном ожидании.

Когда камера подбирается достаточно близко, и становятся видны разрешенные в этом сезоне кинематографистам ореолы вокруг сосков (ниже – ни-ни, боже упаси!), большая лапа Злодея выскальзывает из-под камеры, смачно лупит Ее по алебастровой щеке (и в это же время взвизгивает оркестр, уютно расположившийся за кадром), а потом направляется вниз, за нижнюю границу линии обзора камеры, откуда доносится истеричный звук раздираемого шелка. Лицо Ее, данное широким планом (сорок три дюйма тонированной кожи от кромки растрепанных волос до подбородка с ямочкой) отодвигается от камеры, голова утопает в атласной подушке, сверху надвигается голова Злодея, и звукооператор, искусно играя ручками звуковоспроизводящей аппаратуры, исторгает из нее истошный крик:

– Нет! Неееееет!

До Херба Рейли, сидящего за рулем своего автомобиля, наконец доходят звуки битвы, разворачивающейся на сиденье рядом. Хотя Карен, устроившаяся на заднем сиденье, уже видит десятый сон, у ее братца, который в это время суток обычно сопит в подушку, сна нет ни в одном глазу. Джанетт одной рукой применяет к сыну «двойной нельсон», другой пытаясь прикрыть ему глаза. Дейви, ожесточенно сопя, упирается подбородком в ее запястье, и оба, несмотря на жар схватки, пытаются не спускать глаз с экрана.

Херб, которого происходящее на сиденье рядом не может до конца отвлечь от того, куда устремлен его взгляд, спрашивает:

– В чем дело?

– Ребенку нельзя это смотреть, – шипит Джанетт.

У нее перехватило дыхание – не то от борьбы с сыном, не то от переживаний за то, что происходит на экране.

– Не трогай меня! – кричит Она на экране, и камера внимательно рассматривает ее искаженное лицо и закрытые глаза…

– О, – стонет она. – Трогай меня, трогай, трогай…

Дейви отбрасывает материнскую руку.

– Я хочу посмотреть! – кричит он.

– Ты будешь делать то, что я сказала! – парирует мать.

Херб рявкает – нечленораздельно, но повелительно. Дейви кусает мать за руку.

– Больно! – вскрикивает она.

И тут с семидесятифутового суперполихромного экрана, оснащенного мощными звуковыми установками, им лаконично объясняют: вы все не так поняли; Она и Злодей давно и счастливо женаты, а те эксцессы, свидетелями которых вы только что были, являются средством разнообразить и максимально заострить любовные переживания, которые вполне законны, освящены авторитетом церкви и государства! Завершает фильм взрыв яркого света и рев медных труб, после чего зрители несколько минут протирают глаза и массируют уши.

– Нельзя было давать ему смотреть, – менторским тоном произносит Херб, словно читает обвинительное заключение.

– Я и не давала. Он меня укусил.