Венерианский цикл

— Понимаю, что ты прав, — устало произнесла она, — но я должна попытаться. И никогда не смогу прекратить свои попытки, до конца жизни. Неважно, сколь малы будут шансы на успех.

— Тебе не кажется такое поведение немного неразумным?

— Ты не поймешь, Карсон Нейпер. Будь у меня брат или сестра, все могло бы оказаться по-другому. Но их нет, мы с отцом — последние в роду. Я должна вернуться не для себя и не для отца, а для моей страны — род джонгов Вепайи не должен пресечься, а кроме меня его некому продолжить.

— А когда мы вернемся — что тогда?

— После того, как мне исполнится двадцать лет, я выйду замуж за благородного человека, которого выберет отец. В случае смерти отца стану ваджонг — королевой. (Ваджонг происходит от слов «ваджа» — «женщина» и «джонг» — «король»). А когда моему старшему сыну исполнится двадцать лет, джонгом будет он.

— Но ведь благодаря изобретенной вашими учеными сыворотке долголетия отец никогда не умрет. Зачем же тогда возвращаться?

— Надеюсь, он не умрет. Но ведь бывают роковые случайности, войны, покушения. О, но к чему спорить! Королевский род должен продолжаться!

— А что станет со мной, когда мы вернемся в Вепайю? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Будет ли у меня какой-нибудь шанс?

— Не понимаю.

— Если твой отец даст согласие, ты выйдешь за меня замуж? — выпалил я.

Дуара покраснела.

— Сколько раз повторять, что со мной нельзя говорить о таких вещах!

— Ничего не могу поделать — я люблю тебя. Меня не волнуют обычаи, джонги и династии. Я скажу твоему отцу, что люблю тебя и что ты любишь меня.

— Я не люблю тебя, и ты не имеешь права говорить так. Это грешно и безнравственно. Один раз в минуту слабости я потеряла голову и произнесла то, что не соответствует действительности. И нельзя постоянно напоминать мне об этом.

Сказано было совсем по-женски. Все время, что мы были вместе, я боролся с собой, стараясь не говорить о любви. Пожалуй, не могу вспомнить другого случая, когда бы потерял контроль над собой, и тем не менее она обвинила меня в том, что постоянно тычу ей в лицо тем неосторожным признанием в любви.

— Ладно, — угрюмо пробормотал я. — Все же поступлю так, как сказал, когда вновь увижу твоего отца.

— Знаешь, что сделает он?

— Ну, как настоящий отец, скажет: «Благословляю вас, дети мои».

— Он прежде всего джонг, а не отец, и казнит тебя. Даже если ты не сделаешь столь сумасшедшего признания, мне придется применить всю силу убеждения, чтобы спасти тебя от смерти.

— Почему же он захочет убить меня?

— Ни один человек, который говорил с джанджонг — принцессой — без королевского разрешения, не должен оставаться в живых. То, что ты пробудешь наедине со мной месяцы, а может быть, годы, прежде чем мы вернемся в Вепайю, еще более усугубит тяжесть ситуации. Я перечислю твои заслуги, расскажу, как ты бессчетное число раз рисковал жизнью, спасая меня. Наверное, этого будет достаточно, чтобы сохранить тебе жизнь. Но, разумеется, ты будешь изгнан из Вепайи.

— Приятная перспектива. Я могу умереть и наверняка потеряю тебя. Ты полагаешь, что в таких обстоятельствах я буду продолжать поиски Вепайи с растущим энтузиазмом и старанием?

— Возможно, без энтузиазма, но со старанием. Ты сделаешь это ради меня, ради того, что называешь любовью. Я уже поняла, что ради нее ты сделаешь все, что угодно.

— Возможно, ты права, — пробормотал я, зная, что так оно и есть.

На следующий день, в соответствии с выработанным планом, мы отправились вниз по речке к большой реке, по которой могли добраться до моря. Что делать дальше, было неясно. Мы решили подождать, пока не доберемся до моря, и лишь тогда обсудить дальнейшие планы. Мы не знали, что нас ожидает. Но если бы предвидели все ожидавшие нас впереди ужасные испытания, то охотно вернулись бы даже в тот угрюмый лес, который с таким удовольствием недавно покинули.

Уже поздним вечером нам пришлось пересечь небольшое открытое место, где река делала большую петлю. Переход оказался довольно трудным, пришлось перебираться через завалы камней и валунов, и вдобавок местность прорезали неглубокие овраги. Валуны и скальные выступы торчали повсюду и ограничивали обзор во всех направлениях, даже когда мы выбирались наверх. А уж на дне оврагов мы видели только то, что было прямо перед нами.

Мы карабкались вверх по склону особенно глубокого оврага, и я, случайно обернувшись, увидел странного зверя, стоявшего на противоположном краю оврага и следившего за нами. Размером он приблизительно напоминал немецкую овчарку, но на этом сходство кончалось. Массивный, изогнутый клюв, совсем как у попугая; тело покрыто перьями. Но это не птица: у него нет крыльев и он ходит на четырех лапах. Прямо перед короткими ушами торчали рога, по одному у каждого уха, а третий рог рос посредине головы. Когда он повернулся назад, чтобы взглянуть на что-то, чего мы не видели, я заметил, что у него нет хвоста. Лапы издали напоминали птичьи.

— Видишь ли ты зверя, Дуара? — спросил я, кивнув в сторону невиданной твари. — Или у меня горячка?