Венецианская блудница

Крик ее боли слился с криком его наслаждения – и тут же Лоренцо проклял себя за это наслаждение. Но он призвал на помощь привычный цинизм и подумал, что нет ничего дурного: пользоваться телом распутной особы, не обращая внимания на ее поведение.

Лоренцо встал, потянулся, как поджарый, мощный зверь, – и только теперь увидел на своем теле кровь.

– Синьорина, вы могли бы предупредить меня, что у вас нынче женские дни! – воскликнул он брезгливо – и, подхватив с пола свой плащ, торопливо вышел, не обратив внимания, что женщина на черном ложе лежит без памяти, и, уж конечно, нимало не размышляя, что именно лишило ее сознания: боль от грубого вторжения в ее тело – или боль от убийственной жестокости его последних слов.

Часть III

ЛЮЧИЯ

11

Итальянская девственница

Чуть только первые проблески рассвета затронули небо, молодая княгиня Извольская открыла глаза.

Спальня, в которой она пробудилась, превосходила по красоте и изяществу все помещения подобного рода, где ей когда-либо приводилось просыпаться. Постель, стоявшая на возвышении со ступеньками, прикрытыми прекрасным ковром, была окружена колоннами с богатыми занавесями и таким балдахином, что под ним не стыдно было восседать турецкому султану. Две статуи – подделки под греческие, но великолепные подделки, не хуже римских, определил наметанный глаз жительницы страны, где почти все искусство – лишь копия с греческих оригиналов, – итак, две статуи стыдливо отвернувшихся полунагих красоток и две вазы со свежими, несмотря на время года, цветами стояли по углам помоста. Отличная мебель, обитые скользким, блестящим шелком диваны, множество зеркал и прелестных картин делали из этой комнаты обиталище, достойное самой Венеры… или, по крайней мере, того Адониса [36]

, который крепко спал сейчас рядом с Лючией и с которым она вчера вечером таким замечательным образом обвенчалась.

Единственное, о чем печалилась тогда Лючия, это что ей не удалось раздобыть по такому случаю белое атласное платье, шитое золотом, какое она видела на какой-то невесте, случайно заглянув в одну из московских церквей во время венчания. Нельзя было не позавидовать и прическе той невесты, сплошь убранной бриллиантами. Сзади, под бантом из лент, висела толстая коса. Кроме того, на маковке головы у нее была маленькая корона, тоже усеянная бриллиантами…

Ну а в остальном, за исключением толпы зрителей, множества свечей, голосов певчих, торжественности и великолепия храма, общей атмосферы благолепия и восторга, в которой свершалось то венчание, у Лючии было все тоже вполне прилично и торжественно.

Шафером, или, как здесь говорили, дружкою, был, понятное дело, Шишмарев, перед которым маленький, тщедушный священник почему-то трепетал, будто перед суровым учителем, и, венчая, все время поглядывал на дружку, как бы ища его одобрения.

Когда начался обряд, священник стал перед женихом и невестой (Лючия являла собой образ насмерть перепуганной, просто-таки остолбенелой от свершавшегося девицы) и начал читать какую-то толстую книгу. После этого жених надел на палец невесты кольцо такой красоты (бриллиант в окружении сапфиров, тяжелая золотая чеканка!), что она едва сдержала вопль восторга, который едва ли удалось бы выдать за плач скромницы-девицы. Потом священник взял два гладких венца, раззолоченных на диво (все, от свечей до облачения и этих венцов, было им привезено с собою), дал их поцеловать жениху и невесте, а затем возложил на их головы. Он снова начал читать и, соединив правые руки молодых людей, провел их троекратно вокруг некоего подобия алтаря. После этого священник взял чашу с красным вином, которого и дал выпить жениху и невесте, причем Лючия, загодя предупрежденная Шишмаревым, едва коснулась губами холодного золоченого серебра, ну а когда к чаще склонился князь Андрей, рука священника вдруг дрогнула – и жених принужден был сделать настоящий большой глоток, чтобы не облиться и не испортить белое кружевное жабо и шелковый синий камзол. Священник передал чашу Шишмареву, который удовлетворенно кивнул, бросив молниеносный взгляд на Лючию, а потом снова началось чтение церковной книги, и Лючия была поражена, сколько слов говорится для того, чтобы соединить двух особ, ненавидящих друг друга – ну, или питающих друг к другу крайнюю неприязнь: ведь князь Андрей терял свободу из-за проигранного пари, ну а она, Лючия, из-за денег.

«Да, да! Из-за денег, из-за положения в обществе! – твердо напомнила она себе. – И никаких глупостей».

Она едва сдержала усмешку, потому что и в России начала делать то, чему отменно обучилась в Италии: водить за нос мужчин и опустошать их карманы.