Венецианский аспид

– Фортунато? – спросил дож – удивленный, однако, я надеялся, довольный. Остальные сенаторы, впрочем, похоже, не обрадовались совсем.

– Меня никто так не зовет, – сказал я.

– Мы думали, ты вернулся во Францию, – произнес дож.

– Знамо дело – эти два мерзавца и хотели, чтобы вы так думали. И подельник их Брабанцио заодно.

– Он обезумел, – произнес Яго. – Знаете же, сколько пьет дурак!

– Я был безумен, ваша светлость, но недолго. Когда эта парочка вместе с Брабанцио замуровала меня у него в подвале, оставив меня там подыхать, – а все из-за того, что меня прислала сюда моя королева, дабы противостоять зачину нового Крестового похода. Да, вот тогда безумье сколько-то меня не оставляло.

– Это нелепица, – сказал Яго. – Я простой солдат, я не решаю ничего в политике войны.

– Но решал бы, став командующим, правда? Назначенным Брабанцио.

Дож встал с места.

– Что ты мелешь, Фортунато? Брабанцио был моим любимым соратником, членом этого совета.

– А дожем не был, правда? – ответил я.

Но тут пришел в себя Антонио – и, стряхнув дурноту, увидел, что перед дожем стою я.

– Я знал, что он еще живой! – слабо вскричал он. – Я вам говорил!

Яго скривился и линзу своей ярости обратил на купца.

– Конечно, он живой, – стиснув зубы, проскрипел он. – С какой стати ему быть каким-то другим?

– Ваша светлость? Мой вексель? – подал голос Шайлок. Он как раз вытаскивал из огня раскаленный докрасна нож.

– Жди, жид. – Дож посовещался с пятеркой сенаторов-советников и, после обильных кивков со всех сторон, повернулся к зале и произнес: – По венецианскому закону обязательство Антонио признано недействительным, он может идти. Но, как юный доктор права постановил, ты, Шайлок, – чужеземец и, желая выплаты по векселю, нарушил закон Венеции. Потому-то он и недействителен.

– Знаете, – вмешался я, – ваша светлость, юный доктор права все ж никакой не доктор права, а и вовсе юная особа женского полу. И, кстати сказать, тот громадный пентюх, что выбежал со стояком за нею следом, тоже отнюдь не такая особа. Это я проясняю во избежанье дальнейшего недопонимания.

– Мне правосудья бы, – не унимался Шайлок. – Если не неустойку, так золота.

– От золота ты тоже отказался, – напомнил дож. – Так постановил совет.

– Секундочку, – сказал я. – Где вы родились, Шайлок?

– Здесь, на Ла Джудекке. Там и прожил всю свою жизнь.

– А на жизнь эту самую зарабатываете где?

– В Риальто, как любой купец. На жизнь я зарабатываю там, где все дела в Венеции ведутся.

– Так как же, ваша светлость, Шайлок, рожденный и выросший в Венеции, – чужеземец? Венеция определяет чужеземцев так, как ей удобно, чтобы купцы из других земель не чувствовали себя надежно в таком капризном городе?

На галерее поднялся ропот – полагаю, средь чужеземных купцов, собравшихся поглядеть, как здесь отправляют правосудие.

Дож перевел взгляд на собратьев своих по совету, затем откашлялся.

– Шайлок – чужеземец в том, что он еврей и не поклоняется Господу нашему и его церкви. Сие показано его отказом проявить милосердие к Антонио. А прощение и милосердие являть нам предписано Господом нашим.

– Ну, это да, – сказал я. – Иудейский бог – великий мстительный мудила, так и есть. Стирает с лица земли целые народы, если его левая пятка того пожелает, носится повсюду в громовой своей ярости, а ваш христианский боженька вокруг приплясывает с этим своим «Ах, если позволите, любезный господин, я другую щечку подставлю да ножки ваши отвратительные омою. Хлебушка к рыбке дать?» Скандал всего разок закатил – с менялами во храме, а они, чтоб ятую метафору в таком развитии сюжета до грыжи не затаскивать, – вы, ебучки, и есть. И за это вы, блядь, итальяшки, приколотили его гвоздями к дереву. Шайлок – еврей, а вы, паписты, своего Иисуса погоняете в хвост и в гриву, как я свою куклу на клятой палке. – И я потряс перед ними Куканом. – Начинаете-то с «Пустите детей приходить ко Мне»[332], когда вам это удобно, да только все время за спиной у вас этот ваш мстительный ветхозаветный бог, что кинжал коварный на копчике, готовый покарать первого же мудака, кто покусится на ваши интересы. – И для наглядности я, проворный, как кошка, выхватил один свой кинжал и сделал вид, будто пронзаю им какого-то незримого противника.

– Ты только что сравнил себя со святой троицей? – возмущенно осведомился один из членов совета.

– Не будьте так буквальны, сенатор, люди решат, что вы тупица. Но если одним словом, то – да. И послушайтесь доброго совета – не ищите в моей троице духа святого, потому что у нее всего две стороны, и одна из них – мокрый кошмар темного разрушенья, в сравнении с коим ваш Отелло, блядь, – принцесса на горошине.

И только теперь, перед всем советом, с Яго и Антонио под надежным призором, мне пришло в голову, почему, вообще-то, Вивиан никогда не нападала на меня, как на всех остальных.