Венецианский аспид

Бассанио закрыл дверь и медленно повернулся к другу с запиской в руке.

– Не хотел вам рассказывать, раз они так жалко провалились… но я нанял вороватых обезьянок Ла Джудекки, чтобы они подстроили с ларцами мне все так, чтоб я женился на Порции. Видите, менора тут на воске – это их знак. Забавно, что у обезьянки не было желтой еврейской шапочки – только такой черненький колпак шутовской. Может, евреи такие по праздникам носят.

Антонио не думал, что голова может болеть сильнее. Оказалось – может.

– Вскройте записку, Бассанио. Что там говорится?

Бассанио развернул пергамент и прочел:

Уж четверо друзей навечноУ Смерти в кожистых руках,А фунтом тухлой человечиныНе утолить обиды дурака.

Мои соболезнования.

Бассанио глянул поверх пергамента на своего жалкого друга – глаза того вдруг расширились.

– Ха! Последняя строчка даже не в рифму. А что это значит?

– Это значит, – медленно проговорил Антонио, – что гондольер с кинжалом Саланио солгал. Он не от Сала получил кинжал, чтобы доставить вам записку, и не мелкого жиденыша возил он ночью в Бельмонт. А Саларино и Грациано уж больше не войдут в эту дверь с добрыми вестями.

Явление двадцать второе

Без булды, Шайлок

Шайлок не увидел нас у себя в доме, когда вошел, – так сосредоточенно закрывал он за собою дверь и запирал ее, отгораживаясь массивным дубовым брусом от того, что может оказаться в мире снаружи. Затем старик прислонился лбом к двери и остался так стоять, дрожа и отдуваясь. Когда к нему сзади подошла Джессика и набросила ему на плечи полотенце, он заорал, а она отскочила.

– Папа, – произнесла она.

– Смотрите! – сказал я. – Я вернул вам блудную дочь. Давайте же, потискайте девушку как следует.

– Нет у меня дочери, – ответил Шайлок, вжимаясь спиной в дверь так крепко, что я впервые увидел его не сгорбленным. Джессика стиснула полотенце у груди и отступила, глотая слезы. – Вор! – сказал он мне. – Где мои дукаты?

– Смотрите, я привел Марко Поло!

– Где моя бирюза?

– И еще вот эту обезьянку по имени Пижон. Посмотрите, какой у него маленький шутовской нарядик.

– А остальные мои ценности?

– И поглядите только на этого огромного слюнявого балбеса. Даже больше двух здоровенных евреищ Тубала.

– Очарован, – произнес дебил.

– Я уже видел эту обезьянку, – сказал Шайлок.

– Пижона, – подсказал Харчок.

– Он передал мне записку – и часа не прошло с тех пор.

– Я знаю, – ответил я. – Это я его с ней послал.

– «Не бойтесь», – говорится там. «Вы в безопасности», – там говорится. А потом вот это… эта тварь, это чудовище…

– Это был дракон, которого дрючил Карман.

– Никакого драконьего дрючества не было.

– Прошу прощенья, милостивый государь, – произнес Харчок, заговорщицки прикрывшись громадной ладошкой со всем изяществом боевого молота. – Господин благородный не станет болтать о своих соитьях с драконом, дабы не компрометировать честь дамы.

– Я тебя не этому учил.

– Изи-ни.

– Она была русалкой, когда меня трахала, – то есть, я думал

, что она русалка. И я был в цепях, так что даже не знаю, считается это соитьем или нет. Может выглядеть и так, и эдак, но, познакомившись с ее зубастым концом, скажу – она не лишена амурного шарма…

– «И даже простушка может быть прекрасна, ежели делится щедростью своею в темноте», – процитировал меня Харчок моим же голосом.

– Извращенец, – сплюнула Джессика. – Дракоебарь!

Глаза Шайлока распахнулись во всю ширь.

– Что это? Что это? Что это? Иматься с чудищами, что сдирают плоть с костей человека, будто носки снимают? Что ты такое?

– Всего лишь бойкий и проворный дух веселья, к вашим услугам, – ответил я, изобразив танцевальное па и слегка тряхнув бубенцами у себя на колпаке: Шайлок еще не видел меня в официальном наряде.

– Он правда спас тебя, папа, – сказала Джессика. – Они действительно собирались тебя убить. – Первое, что она сказала мне или обо мне, – без раздраженья, не ворча, – с тех пор, как узнала о Лоренцо. – Но он и впрямь и вор, и плут, и совершенно точно дурак.

– Смотрите, – промолвил я, вновь пытаясь сыграть на отвлеченье. – Марко Поло. Знаменитый венецианский путешественник – под вашим кровом.