Вентус

Скала, на которую мы наткнулись, была частью неизвестного архипелага; в такую даль нормальные люди попросту не совались. Прежде чем корабль затонул, его прибило к берегу. В ужасном свете молний тот казался скопищем острых черных скал. Мои дуэньи отказались покинуть знакомую каюту, несмотря на то что палуба под ногами заходила ходуном - корабль отчаянно пытался вырваться на волю из камней, между которыми его зажало. Обругав их дурами, я завязала свои длинные волосы сзади, прихватила нож со спичками, залезла на фок-мачту и прыгнула во тьму.

Очнулась я ясным утром. Прилив вынес меня на отмель и наполовину засыпал песком. Я села, посмотрела на жалкие останки затонувшего корабля и заплакала. Мне даже в голову не пришло задуматься, почему я плачу, если никто не видит моих слез. От корабля остались лишь две мачты, торчавшие набекрень из воды. Никто не цеплялся за них; наверняка мои горничные погибли во время шторма.

Когда я села, на мокром песке остался отпечаток тела. Волосы у меня спутались, в них вплелись водоросли, образовав жуткий колтун. Я взяла нож, обрезала их и встала. Все кости были целы; до берега я доплыла быстро, но так устала, что не смогла взобраться по откосу наверх. Наконец я нашла тропинку и вскарабкалась на зеленый лужок, за которым виднелся лес.

Скоро мне стало ясно, что на острове я не одна.

Из леса появились мужчины с землистыми лицами. Я стояла на краю утеса, так что бежать мне было некуда. Их привлекло на берег кораблекрушение, и они бросились на поиски добычи, в то время как я, привязанная к бревну, лежала и наблюдала за ними под присмотром старика.

Одежда незнакомцев казалась странной пародией на ту, что носили в моей стране. Кожаные штаны были сшиты из сотен маленьких лоскутков: очевидно, на острове не водилось крупного рогатого скота. Рубашки выглядели не лучше, а вплетенная в них лоза, очевидно, служила своего рода кольчугой. Похоже, аборигенам не хватало металла. И им определенно не хватало лоска.

Мужчины с бодрыми криками ныряли в воду, вытаскивали обломки корабля, а потом дрались на берегу, деля добычу. Затем подняли меня на ноги и повели по тропинке в лес. По дороге они сравнивали свои трофеи: одному досталась острога, другому - кофель-нагель, а третий каким-то образом умудрился отодрать штурвальное колесо и нес его на плече. Они с любопытством рассматривали мои инструменты и в конце концов взяли их с собой только потому, что те были из металла и нести их не составляло труда. Говорили мужчины по-япсиански, но на воровском жаргоне. Я решила, что это пережившие кораблекрушение пираты или же их потомки. А они решили, что я мальчик.

Я подумала, что это недоразумение по крайней мере спасет мою честь, если не жизнь, хотя некоторые из них подозрительно глазели на меня. Я притворилась глухой, чтобы они не могли услышать мой голос. Кроме того, если аборигены решат, что я чужестранец и не понимаю их языка, то будут говорить между собой более свободно.

Теперь мне кажется, они и не думали об осторожности. Они хвалились друг перед дружкой добычей и обсуждали, как припрятать более ценные вещи от жрецов, которые, как видно, правили островом. Поскольку я уже выработала линию поведения, расспрашивать о жрецах я не могла, хотя и сгорала от любопытства. Похоже, эти люди были идолопоклонниками, что запрещалось в моей стране, хотя тайное поклонение идолам процветало и у нас. Короче говоря, они поклонялись опресню.

Что дикари знали об опреснях, я даже представить себе не могла, хотя последующие события вскоре заставили меня осознать мое собственное невежество. Меня привели в грязную деревеньку, где, волоча за волосы, продемонстрировали населению, весьма неразумно хвастаясь при этом богатой добычей, так что большинство жителей деревни тут же потребовали свою долю. После этого меня повели к чуть более опрятному дому, в котором жили жрецы.

Шестеро жрецов вышли из дома - грязные, оборванные, с изможденными лицами. Меня снова провели перед ними, как на параде, и, пока они решали мою судьбу, я старалась как можно больше понять, глядя вокруг и прислушиваясь к разговорам. В темном дверном проеме я заметила женщину, куда более чистую и опрятную, с надменной осанкой, в платье, расшитом бисером и украшенном драгоценными камнями. Она, в свою очередь, пристально разглядывала меня. Я не могла понять, что выражает ее пронзительный взгляд.

Жрецы решили держать меня в заключении, пока не выяснят, кто я такой и какую выгоду можно извлечь из моего пребывания на острове. Меня отвели в лачугу на околице; в сущности, даже не в лачугу, а в пещеру, выдолбленную в скале. Вглядываясь в кромешную тьму, тут же вызвавшую у меня приступ клаустрофобии, я в отчаянии смотрела на закрытую дверь. И в то же время меня разбирал смех при мысли о том, как низко я пала в смысле социального статуса. Я уж решила было признаться, что я женщина, и потребовать соответственно более мягкого обращения, но, обнаружив, что у меня есть компаньон, отбросила эту мысль.