Вензель на плече Урсулы

Так вот я иду, беседую с собой, обхожу чугунные таблетки канализационных люков, на них греются спящие собаки, чей это прелестный стих: «Многим не хватает понимания — кости, попадаемые в баки, могут пригодиться для питания уличной какой-нибудь собаки. Если вы не в мусор кость выносите, а тому, кто в ней всегда нуждается, то и вам однажды все, что просите, прямо в руки, прямо с неба свалится!..»

Захожу в магазин, замираю перед витриной. Напалм с мозгом поработал хорошо, и я забыла, что мне надо купить, — ну сливки, да, а еще? Надо что-то готовить детям, мамаша, сосредоточься. Надо еды в дорогу старшему сыну, он вечером уезжает на сборы.

— Килограмм свиных сарделек, пирожки с картошкой, четыре штуки, две шоколадки «Вдохновение» и десятипроцентные сливки — великолепный продуктовый набор.

— Не бери эти сардельки, — таинственно шепчут у меня за спиной. Вздрогнув, смотрю через плечо. Николай, муж соседки Людочки. Немного смущаюсь: выкушав напитков от горя на праздновании Нового года, я отплясывала «Русскую» на лестничной площадке, при этом задорно напевала: «Ни-кол-лай-да-вай-за-ку-рим, Ни-кол-лай-да-вай-за-ку-рим!..» По-моему, он слышал. Как и весь подъезд, впрочем.

— Не бери эти сардельки, — еще тише выговаривает сосед. — Ты думаешь, что? Когда траванешься соевым говном, с тобой рядом его производитель стоять будет, в полном составе, вместе с главным бухгалтером?

Я озадаченно молчу.

— Девушка, не надо вот этого! — уже громко командует Николай продавщице в голубом фартучке с оборочками.

Девушка быстро снимает вполне привлекательные пухлые сардельки с весов и умещает обратно в гигантский холодильник.

— Ненавижу колбасу, — опять переходит на шепот Николай. Продавщица вздрагивает всем телом.

Я кладу в сумку сливки с пирожками и прочее, выходим на улицу. Уже светло. Обрывки хлопушек, петард, серпантиновая лапша и разноцветные плевки конфетти напоминают о Новом годе и новом счастье. Задрав черный хвост, невдалеке прогуливается кошка, на ней очень быстро тает снег.

— Как отработали в праздники? — интересуюсь я состоянием дел «Иноходца».

— Да в праздники-то отлично, — вздыхает Николай, — именно-именно… В Рождество у нас медсестры гуляли, целый коллектив. Такие девочки, понимаешь ли! Белые халаты, розовые пижамки!..

— Погоди, — удивляюсь я, — белые халаты? Они в униформе, что ли, праздновали?

— У них там все непросто, — объясняет Николай, поддавая носком зимних ботинок кусок льда. — Они концерт целый показывали… Из своей жизни… Переодевались в сортире. А что? У меня в сортире с полу есть можно, я подчиненным сразу объясняю, что они реально неправы, если не убирают там каждые двадцать минут… Дело не в этом. Проблемы у меня. Сейчас расскажу. Кстати…

Николай ладонью снимает снег с непокрытой головы.

— Коктейль я новый сочинил, — горделиво говорит, — из шампанского, водки и взбитых яиц… «Конь дал галоп» назвал. Красиво, по-моему.

Захожу во двор, вижу массивный черный автомобиль у подъезда. Придерживаюсь за дубленый рукав Николая, смотрю под ноги, обнаруживаю небольшую горку монет. Нагибаюсь рассмотреть: верная примета, если находишь монету, лежащую «решкой», это к счастью. Пятидесятикопейки глумливо подмигивают мне с земли сразу четырьмя орлиными головами. Чего-то такого я и ожидала.

Он стоит рядом с машиной.

Прощаюсь с Николаем, объясняя ему, что хочу еще подышать и покурить.

— Ты ж не куришь? — удивляется Николай, подмигивая двумя глазами сразу. — Кстати, спросить хотел… У твоего Савина вроде кто-то был в мэрии? Типа главного архитектора или кого-то такого. Человека. Важного.

— Нет, — отвечаю я, — ты путаешь. У нас нет человеков в мэрии… Никаких. Важных тем более.

— А то, понимаешь, откуда ни возьмись, объявился прежний владелец моего заведения. С разными бумагами. Я особо не изучал пока, но типа — приобретение незаконно… Уголовник какой-то, реально. Приехал еще… На мою голову…

Николай расстроенно открывает подъездную дверь. Оборачивается:

— И самое прикольное, что я уже чую, что огреб большие проблемы.

Делает шаг, оборачивается снова, повторяет значительно:

— Большие проблемы. Именно-именно.

Закрывает подъездную дверь.

?

Он подходит ко мне:

— Почему мы не можем перекинуться парой слов, как старинные друзья?

По-прежнему, спрашивая о чем-нибудь, чуть прищуривает глаза.

Молчу, потом отвечаю:

— Можем, конечно. Если не будем притворяться старинными друзьями.

Смотрю на мужчину, частью которого была два года, потом не видела очень долго, потом видела только на фотографиях и несколько раз по ТВ.

Он не отряхивает снега, и снег тает на нем так же быстро, как на кошке. Смотрю сначала на его макушку, потом на голые деревья, свежие сугробы, неперелетных голубей с красными лапами.

— Как дела?

Странно слышать такой обыкновенный вопрос от человека, с которым ты пылко обсуждала необыкновенные предметы из кожи, металла, конского волоса, конопли, специальных пород дерева, разговаривала о болевом пороге и о преодолении болевого порога, о насилии и подчинении насилию. О гранях и о том, что за гранями.