Верь людям

— У гэ́тага дзивака́ дома. Баба, правда, распу́сница и стерва. Детей жаль.

Линев походил по комнате, ни на кого не глядя, и вдруг сорвался:

— Там дым коромыслом, мужичье самогон хлещет, а ты тут на койке пухнешь?!

Кузякин захлопал ресницами, спросил робко:

— Чего это раскричался, парень? Перебрал, что ли?

— Я табе́ покажу «перебрал»! — заорал Блажевич. — У цябе́ дзе́тки там плачут со страху. Чертям тошно!

Он вытянул из-под кровати Кузякина его чемодан и потащил к двери.

— За́раз проси пако́й для сябе́ и детей.

— Погоди, — остановил его Линев. — Зря. Не дадут ему комнату. Без году неделя у нас и пьет, дьявол.

— Что ж делать?

Линев походил по комнате, поскреб в затылке. Еще походил, морща лоб. Сказал, стараясь скрыть вздох:

— Мне комнату должны дать. Здесь на правом берегу. Ну, не к спеху. Потерплю.

Блажевич непонимающе взглянул на приятеля.

— Пусть Гордей Игнатьевич ее забирает, ему нужнее, — пояснил Линев, глядя в сторону. Ему было явно жаль свою комнату.

— Гэ́та здо́рава! — всплеснул руками Блажевич. — А як жа ты?

— Я ж сказал: не к спеху. Завтра пойдем к начальнику и попросим.

У Кузякина на лице выступили красные пятна, он кинулся было к Линеву, но тут же замер, будто прибитый. Прищурил глаза, и чувство злой обиды загорелось в них.

— Смеешься, бригадир?

— Нет, Гордей Игнатьич. Не смеюсь.

Старый монтажник пристально посмотрел на Линева, и взгляды их уткнулись друг в друга.

— Будто бы не смеешься, Линев?

— Нет.

Линев выдержал прямой и колющий, будто шило, взгляд Кузякина, и тот, нервно вздохнув, понял: бригадир говорит правду.

Гордей Игнатьевич тихонько, не сводя глаз с Линева, пошел ему навстречу.

— Спасибо, друг, — сказал он, и голос его задрожал. — На весь век мне о тебе память. И от детишков спасибо.

— Мне спасибо не надо, — хмуро покачал головой бригадир. — Чтоб ни глотка водки. Понял? А то приду и отберу комнату.

— Да господи ты боже мой! — воскликнул Кузякин. — Да ни капельки, вот тебе крест. С детишками не положено. Разве только в праздник.

— Ну, вот и столковались, — снова вздохнул Линев. — Я ж говорил: Кузякин не пропащий человек.

— Чалаве́к з галаво́й, — проворчал Блажевич. — Каб яго́ чорт узя́в…

Было видно, что сварщику жаль друга, пошедшего на такую жертву.

— Завтра дом заселять будут, — сказал Линев. Приготовься. С женой поди договорись, чтоб детишек отпустила.

— Да ты не беспокойся, друг, — торопливо отозвался Кузякин, — это такая гулява, она с радостью отдаст.

Он бросился было к чемодану для того, чтоб немедленно готовить свое барахлишко к переезду, но остановился, и снова недоверие сузило его глаза:

— А не шутишь, Линев? Ведь это ж кусок от сердца оторвать.

— Шутят в цирке. А мы с тобой — рабочие люди, Гордей Игнатьич.

— Спасибо, — сказал Кузякин и опустил голову.

— И от меня спасибо, Виктор, — подошел к бригадиру Абатурин. — Может, вся жизнь теперь у Гордея Игнатьича наладится. Дети все же.

В продолжение всего этого разговора Павел то и дело поглядывал на часы, тревожно всматривался через окно в свинцовое небо, придавленное тучами.

До свидания оставалось около часа. Простившись со всеми, Павел торопливо прошел на остановку трамвая. Вскоре он был уже у театра.

Ручные часы показывали половину восьмого. Абатурин, покашливая, закурил папиросу, быстро высосал ее всю без остатка и от окурка поджег новую.

Анны не было.

Он ходил крупными шагами возле памятника Пушкину и убеждал себя, что как только дойдет до угла театра и обернется — увидит Вакорину.

Он много раз взглядывал на часы, и ему показалось, что стрелки остановились. Даже потряс руку и послушал тиканье.

В половине девятого Павел говорил себе, что она просто задержалась, что, может быть, ей нездоровится, но в девять понял: не придет.

Сердце у него упало: «Неужели все?.. А может, она уже получила назначение? В другой город? Нет, конечно, — она же лечится!».

— Ну? — внимательно посмотрел на него Блажевич, когда Павел вернулся в общежитие.

Абатурин отрицательно покачал головой.

— Няма́ чым пахвали́цца, — вздохнул Блажевич. — До́бра, нам Катя поможет, коли на то пошло.

Утром Линев сказал Абатурину:

— Ты с Блажевичем — на работу, а я — живой ногой к начальству. Ордер на Кузякина перепишу. А то есть такие ловчилы — влезут в жилье, не выгонишь потом.

— А если не перепишут?

— Я им не перепишу! — погрозил бригадир. — Я до райкома дойду, до «Правды».

Повернулся к Кузякину, распорядился:

— Ты иди со мной, Гордей Игнатьич, на улице постоишь, у конторы.

Покопался пятерней в затылке, добавил:

— О грузовичке заодно договоримся. Чтоб быстро, как на фронте.

Когда уже Абатурин и Блажевич уходили, крикнул им в спину:

— Вы мастеру скажите, где мы. Отработаем, за нами не пропадет.

Эта смена тянулась для Абатурина утомительно долго. Состояние Павла, наверно, было заметно со стороны: то Вася Воробей, то Климчук подходили к нему, будто невзначай, спрашивали:

— Как дела, Паня? Здоров? Заходи, не то уведут девку другие парни.

Они говорили, разумеется, о студентке, учившей их девочек играть на пианино. Павел понимал: шутят, и все-таки не мог заставить себя улыбнуться.