Вера Штольц и олигархическое счастье

Вера послушно выполнила указания Кирилла, что есть силы стараясь сохранять серьезное лицо. Она представила себя на месте какой-нибудь раскрученной кинодивы, и ей стало так смешно («Вот она – Вера Штольц, еще три дня назад никому не известная серая мышь, а ныне – кинозвезда!»), что она не удержалась и прыснула со смеха.

Кирилл оторвался от своей аппаратуры и подозрительно посмотрел на Веру:

– Чего смеешься? Смешно стало, что ли? Вот сейчас начнутся съемки, промаринуемся здесь до полуночи – вот вместе посмеемся! Кстати, где я все-таки мог тебя видеть? Ладно, не хочешь – не говори, а давай-ка пока попрыгай немного, чтобы проверить настройки, а то, понимаешь, не хотелось бы, чтобы картинка при движении играла и смазывалась!

Сам того не подозревая, Кирилл стал своего рода катализатором для улучшения настроения Веры. В ответ на его просьбу она, широко и радостно улыбаясь, принялась скакать, как мячик, и ее улыбка впервые за последние два дня освободилась от ореола серьезности и заиграла на лице, подобно солнечному зайчику – именно так, как было в тот день – в день эпохальной стрижки в салоне Трепанга.

Но не успела она как следует напрыгаться, как ее остановил удивленный присвист Кирилла:

– Да ты ведь Вера Штольц! Мама дорогая – а я-то, дурень, все вспоминаю, где я мог тебя видеть! Обалдеть! Так что ты сразу не сказала, ой, простите, Вера, что Вы сразу не сказали, кто Вы на самом деле! Ведь о Вас сейчас все только и говорят! Кстати, я очень сильно извиняюсь, что так получилось. Да, очень сильно, честное слово! – в одно мгновение голос Кирилла стал каким-то заискивающим, и Вера восприняла произошедшую с ним метаморфозу со скрытым чувством раздражения. Как если бы у нее вдруг отобрали сладкую вкусную конфету, которую она только что намеривалась съесть. Конфета называлась «инкогнито», и теперь о ней можно забыть. Ее радужное настроение, еще секунду назад столь сильное, куда-то испарилось, и она смущенно завертела головой туда-сюда, словно потеряв кого-то и пытаясь найти.

– Да, ничего, Кирилл! С кем не бывает! Вот только не нужно было тебе меня узнавать, я специально велела охране близко не подходить – так хотелось спокойно на девушек посмотреть и потереться внутри коллектива! – Вера уже поняла, что роль, возложенную на нее обстоятельствами, нужно играть до конца, и спокойно продолжила, – с другой стороны, чего ты стесняешься, я же не кусаюсь! А что там нужно еще для настройки твоей аппаратуры? Много осталось?

– Да нет, не очень! – Кирилл немного пришел в себя и постарался нацепить на лицо сосредоточенный вид, – только звук и все! Так, Вы поможете? Здесь совсем чуть-чуть, нужно всего лишь вспомнить какой-нибудь короткий стишок и прочитать его перед камерой. Пожалуйста, а то времени нет совсем, и режиссер меня убьет, если узнает, что я опаздываю!

– Можешь не сомневаться, убью – точно! – увлекшись разговором, Вера с Кириллом не заметили, как к ним сзади неслышно подошел мужчина – тот, самый главный, что вел всю процессию за собой. – Ну, так как – стишок почитаешь? – теперь он обращался уже к Вере. – Давай, а заодно проверим и твои знания, а то со знаниями вечно проблемы, и даже не могут сказать, кто такая Агния Барто!

– Да, да, конечно! – Вера, немного удивленная таким внезапным переходом, все же вида особого не подала, а только слегка задумалась, прикидывая, что бы лучше прочитать. Через несколько секунд она пришла к мысли, что Ахматова будет в самый раз:

«Кто знает, что такое слава!

Какой ценой купил он право,Возможность или благодатьНад всем так мудро и лукавоШутить, таинственно молчатьИ ногу ножкой называть?..»

Режиссер был потрясен. Он внимательно смотрел на Веру и качал головой. Его взгляд говорил сам за себя – в нем сквозило недоверие и интерес. – А еще что-нибудь знаешь, кроме Ахматовой? Например, Есенина или наше все?

– Наше все – это именно он, Пушкин? Кстати, он не только ваше, но и наше, потому что родился в Москве! А поскольку я из Москвы, то, конечно, знаю! Кстати, а Есенин родился в Рязанской губернии, что ближе к Москве, чем к Питеру! Так что он больше наше, чем ваше! И Вера продекламировала:

«Отговорила роща золотаяБерезовым, веселым языком,И журавли, печально пролетая,Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник —Пройдет, зайдет и вновь покинет дом.О всех ушедших грезит конопляникС широким месяцем над голубым прудом»

и без промедления: