Веремя странствий [СИ]

Пошитой из шерстяного холста с нашивными костылями по бокам спины паче тёмного цвета, застёгивались костычи на груди устык, имеючи шесть або восемь петлиц. Длинны рукава, да невысокий стоячий ворот усё, шоб сугреть обладателей такой славной одёженьки. От токмо нонешние костычи вряд ли сугрели кого б то ни було… Оно аки и сама одёжа, и холст из оного они были пошиты содержали тако множество малых и больших дыренций дась не меньчее число латок, пришитых из кавкой-то разноцветной материи, шо не об каком тепле не можно було и гутарить. Костычи казались явно не новыми… сувсем не новыми… вернее балякать они были кем-то долго времечко надеваемыми… и судя по воставленным дырам досталися Борилке и Быляте як ужо никчемные для ношения.

— Да… вжесь…, — протянул Орёл, занеже он первым подошёл к костычам лежащим на землюшке, и, вуглядел свершённо чудо. Парень неспешно наклонилси к явленной одёже, вотодвинул у сторонку киндяк Боли-Бошки, да появ за плечики костыч, кыей по виду должны быть носим Былятой, усё также медленно поднял его, и, повертавшись ляцом к старшим воинам, дал возможность им лицезреть у то чудо. И абие без задержу раздалось, поначалу, негромкое, а засим прямо-таки громыхающее гоготание. Особлива зычно смеялися Крас и Орёл, и даже хилый Гуша воткрыв очи, поднялси с охабня Быляты да обозрев полученный от духа дар, не выдержал и загигикал… сице, точно на негось напала икота. Потомуй — то его большущая, свисающая к низу бледно-зеленоватая губа, покрытая маханькими, белыми пятнами один— в— один як пошено, мелко затряслась.

— От же… от… Боли-Бошка, — прерывисто изрёк Борила, вон не смеялси аки иные путники, а увидевши дранны костычм утак и замер, разведя широкось руки и выпучив глаза. — От же… каков киндяк увесь драненький… таков верно и дар… Тоже мене… — и по-видимому, передразнивая Боли-Бошку, тонюсеньким голоском, добавил, — токмо много не проси, лишь то у чём нужда есть… занеже Мать-Сыра— Земля она усё видеть, и коль нужды неть, а сице для наживы, то киндячок, вутакой распрекрасненький, миленький, ничигошеньки не даст… — И погодя ентих слов, нанова гутаря вобычным своим гласом, договорил, — от же нашёл чем одаривать…

— Ха!..Ха!..Ха!.. — слышалси с усех сторон громкий и такой обнадёживающий жизтью радостный смех.

— Ничавось, — на малость прекращая смеятьси, молвил Сеслав и вутёр очи, оно як на них ово ли от порывистого ветра пролетевшего недалече, ово ли от смеха выступили капельки водицы. — Быляте нашему чё надобно… Надобен правый рукав каковой на евойной рубахе сгорел… а на вэнтом костыче он целенький, хотясь и покрыть латками… Ни чё… ни чё сносишь ты ентов костыч Былята.

— Ужесь ты евонто Сеслав верно подметил… такой костыч я няпременно сношу, — кивая главой да подходя к своей вельми изношенной обновке, прогутарил старшина воинов. — Як же не сносить… раз вэто така рвань… Тако отрепье не тока я, но и Борила быстрёхонько доносит… Ну, а ты… чавось Борюша свой дар с оземи поднять не желаешь? Да, вобозреть… сице балабонить примерить обновочку. Былята протянул руки навстречу к держащему костыч Орлу и тот не мешкая, перьдал воину дар Боли-Бошкиного киндячка. Приняв енту рвань Былята распахнул егось да начал одевать на себе. И як токась надел… у тот отрёпанный костыч, сомкнув края на нём встык друг к дружке, да слегка поморщившись от болезненности в обожжённой руке, неторопливо застегнул евойные узелковы пуговицы из снура… а посем казал у тот дар соратникам, немножечко повертавшись. Смех ащё паче зычный наново взорвал енти неприютные, сёрдитые земли, потомуй как на спине у костыча находилися здоровенные, почитай с кулак, дырищи, таки же дыры были на груди и на правом рукаве, идеже вони чуток прикрывались лоскутными заплатами. Левый рукав был и вовсе оторван почти, шо до локтя и висел там драными отрепьями.

— У… да, отец… добре у тобе наряд… ничавось не прогутаришь… дивен так, — посмеиваясь откликнулси Крас, прервав укладывание у котомку еды в торенку, да залюбовавшийся даром духа. — А чё ж усё ж надоть быть благодарным Боли-Бошке… правый рукав у оном и есть нужда цел….Аття! Аття Боли-Бошка за добренький такой костыч! И сызнова раздалось то дружное гоготание, кое присуще людям светлым, сильным и чистым, не щадящим свои жизни во имя земли и народа, а посему умеющих ценить и саму жизть, и смерть.

— А я…так мыслю, возьму луче свой охабень у стёжку… сице теплее будять, — протянул Борилка, расстроенно поглядывая на Быляту который клонил главу у бочину, выгибая шею, желаючи рассмотреть як выглять евойна обновка сзади. — У мене в таком костыче надобности не имаетси… пущай егось Боли-Бошка собе сберёть… верно ему нужней, абы значить сверху на зипун надёвывать.

— От ты тако не выдумывай…, — немедля молвил Сеслав, вон вже перьстал смеятьси и лишь маленько вулыбаясь крепил ножны к сыромятному, широкому поясу на стане. — Костыч непременно надень, усё теплее будеть… А охабень сверху накинь.