Веремя странствий [СИ]

И эхо, подхватив тот говорок, понесло егось по взгористым землям. Заухало имя Повелителя Пекла, отскакивая от покрытых лесами склонов, да вказалось улетев у поднебесье, зацепившись на сиг, повисло на вёршине утесистой, мёртвой сопки, идеже не було видать ни водного ворона али вороненка, да и вообче какой-нить птицы. По небесной лазури плыли лишь белые, рыхлые, точно обпившиеся водицы воблака, с розоватыми, пенистыми боками, да могучий Бог Ра, тот самый, шо у начале начал вышел из лика Рода, правил своими грузными, отяжелевшими от труда и времени, золотыми волами вязущими великого Асура на солнечном возу. Оно добре б було коли Крив видел Бога… Може испужалси тады, да поворотил назад, ан неть! то ему человечку было не доступно.

Одначе, стоило Криву подойтить к подножию горы як Асур Ра, слегка развернув главу, глянул на человека со небес своими тёмно-синими очами, его златые, до плеч, кудри озарялись боляхным похожим на восьмиконечну звезду колом, расплёскивающим у разны стороны солнечны лучи. Встряхнул Ра божественной главой и всколыхнулися, подобно ниве во полюшке от дуновения порывистого ветра, его златые волосья, да кудреваты, длинны вусы и бородища. Затрепетало осеняемое солнечным светом лёгкое одеяние, окутывающее мощное, крепкое ужотко не младое, но усё ищё доколь сильное тело Бога. Полыхнул ослепительными лучами Асур у сторону неразумного человечка, жёлаючи востановить того от скверного шага, удержать от непоправимого поступка. Обожгло кожу лица Крива, ярый светь вдарил прямо у кривые, косо-глядящие очи. И немедля опустил берос их униз, вуставилси на бурую оземь, иде меже двух угловатых, будто порубленных камней, сидел маханький, зелёный кустик, покрытый желтыми, як солнышко круглыми цветочками. Порывисто вздохнул Крив и первый раз у душу ко няму забралси страх, да жёлание повернуть обратно… туды у деревеньку, шо лежала на брегу реченьки Речицы.

Да тока, ден ноне его выпустять из своих цепких, когтистых рук силы Тьмы… Токмо на миг во душе Крива появилось благоразумие, коснулось незримыми крылами его гулко стучащего сердца, его притаившейся душонки, а засим, казалося, мгновенно кудый-то испарилося. Будто тот, кто невидимо шёл осторонь, инде издеваяся, да посмеиваяся, но усё ж пособляючи, подул на испуганну душу бероса, да своим мрачным, злобным, ничавось ня любящим дыханием прогнал тот мудрый полёть мысли, примчавшийся, по-видимому, от самого Асура Ра.

А посему Крив ещё разочек, горестно вздохнув, перьступил слепящий солнечными цветками кустик и тронулси ввысь, направив свову поступь по горной, вытоптанной козьими и бараньими копытами тропушке. Подымаясь по хребту, каковой уначале был пологим, а по мере подъема становился усё круче… круче… круче… Крив перьставляя стопы шёл по горячей, выжжённой временем да солнечным жаром землице и с кажным шагом уставал усё шибче… шибче… шибче. Измученные же, покрытые толстыми мозолями подошвы стоп сталкиваясь с острыми, можеть нарочно туто-ва воткнутыми або рассыпанными каменьями, мелкими да крупными, болестно скрыпели.

Оно б хорошо надеть сапоги… у те самые… чорные, со снурком спереди, шо плотно обхватывали голень ноги, да вжесь давно ничаво не осталось от тех сапог: ни подошвы, ни самих голенищ, ни снурков. Ужотко давно истерся до дыр охабень, оный сберегал от дождя и холода, не было и той льняной, белой рубахи с вышивкой по вороту и низу… Красный, плетёный поясок стал и не поясом вовсе, а так рванью… Да и штаны кадый-то тёмно-серые, обратили свой цвет у буро-чёрный, и изодрались по низу, образовав там коротку таку бахрому, кыя часточко украшаеть бероски бабьи платки и скатёрки.

Ну, да ден у то заставить отступить Крива?!

Да, николиже.

Вон вже верно и обезумел, от свовой мечты, непременно жёлаючи исполнить задуманное… Ужо и котомочку он давнёшенько потерял. Обронил идей-то и ту рубаху, шо носил на собе, у какой-то чащобе, откудась ретиво улепётывал ово ль от волков, ово ль от здоровенного ведмедя.

Осе потому тихо постанывая от боли, шо доставляли востры каменья обрезающие плюсны, стойчески шагал уверх Крив. Останавливаясь, перьдыхаючи, порой поглядывая на коло красна солнышка, слепящее своим светом очи и обжигающее жаром кожу, желающее согнать, або вудержать такового глупого мальчонку. Крив, утирал текущий со лба по лицу пот, опущал униз свои чорны глазёнки, сотрел на иссечённые, покрытые кровавыми нарывами, усякими разными наростами, булдырями, язвинами ноги и думал о том, як тяжелёхонько було Пану затащить, на таку верхотулину, осколок камня, да ищё и молот.