Veritas

– Время года для моего выздоровления не могло быть менее благоприятным, – однако тут же добавил с оттенком тщеславия: – Но оно и на крепкие натуры нападает.

Неисправимый оптимист, аббат Мелани! Он говорил о своей смерти, но совершенно не верил в нее. То, что он называл выздоровлением, на самом деле было агонией.

Четыре дня спустя, то есть 30 декабря, он захотел встать с постели, поскольку, как ему казалось, он задыхался. Однако и этого ему показалось недостаточно: он захотел сделать несколько шагов по комнате, опираясь на меня и Доменико. Но только он попытался двинуться с места, как воскликнул:

– Ой-ой, я больше не могу! – И нам пришлось снова посадить его. Но он потерял сознание, и мы уложили его в постель. На наши крики прибежала Клоридия, которая обтерла его царской водкой, ее каждый год заботливо присылал Гонди, секретарь великого герцога, и аббат вскоре снова пришел в себя. Правда, уже через четверть часа ему опять стало плохо.

– Не оставляйте меня, – сказал он, а потом лишился чувств, и так, в молчании и недвижении, прошло почти четыре дня, к огромному удивлению медиков, которым прежде не доводилось наблюдать, чтобы сердце восьмидесятивосьмилетнего старика так долго сопротивлялось. Позавчера, 4 января, в два часа пополуночи, он открыл глаза и сел. Я сидел у него в изголовье, я никогда не оставлял его одного, как и он поступал по отношению ко мне три года назад. Я взял его холодные костлявые руки в свои. Он пробормотал:

– Побудь со мной. – А потом, устало, протяжно вздохнув, скончался.

* * *

Пока я вместе с остальными посетителями шел по церкви босоногих августинцев, мне казалось, что Атто по-прежнему рядом со мной; как в тот ледяной день, 20 апреля, три года назад, в другой церкви, тоже – какая ирония судьбы – в доме Божьем босоногих августинцев. Там проходила погребальная литургия по его императорскому величеству Иосифу Победоносному. Я хотел присутствовать любой ценой: то были единственные похороны, в которых я принимал участие. Теперь я не мог идти за гробом аббата Мелани, не будучи унесенным ледяным ветром воспоминаний.

В рыцарском зале императора, после того как его благословил епископ Венский, переложили в другой, обитый золотым бархатом, гроб, навеки заколоченный позолоченными гвоздями. Носилки повсюду украшало золото: замки, рукоятки, ключи и инициалы I. I, что означало Иосиф I, выгравированные посредине. Босоногие кармелитки из церкви Святого Иосифа накрыли гроб саваном, предназначенным для императорских похорон. Затем они положили в ноги короны Богемии и Венгрии, в изголовье – императорские регалии вкупе с Золотым руном, а посредине, закутанные в полотнище флага с императорским орлом, кинжал и шпагу. Урну с сердцем и языком покойного в полной тишине, как того требовала церемония, отнесли в капеллу Лорето при церкви босоногих августинцев и там поставили среди других урн с сердцами его предшественников. Непосредственным предшественником Иосифа был юный Фердинанд IV, который основал эту традицию в честь Лоретской Божьей Матери. После этого ларец, в котором покоились мозг, глаза и внутренности, был перевезен шестеркой лошадей и в сопровождении эскорта, несущего свечи, в собор Святого Стефана и поставлен там в крипту эрцгерцога. Там его тихо встретили двадцать два ларца с серым веществом и внутренностями, принадлежавшими прежним австрийским Габсбургам.

Пока шла церемония, наступила ночь, и с ней пришло страшное прощание. Все вернулись в рыцарский зал, куда уже прибыли королева-мать и другие члены императорской семьи, кроме вдовы императора, которая из-за сильных болей решила остаться в резиденции вместе с младшей дочерью. В сопровождении целого двора и папского нунция гроб пронесли по низким коридорам резиденции до церкви босоногих августинцев и поставили его там на черные носилки. И там между восьмью и девятью часами состоялся печальный похоронный ритуал. За августинцами последовали капуцины, которым надлежало провести захоронение.

И тогда настал час народа. Отовсюду в церковь капуцинов стекались верные подданные, оповещенные громким колокольным звоном со всех церквей эрцгерцогства Австрийского, когда в девять часов освещенное светом тысяч свечей, защищенных стеклами фонарей, поставленных повсюду в башне, чтобы прогонять безрадостную тьму, безжизненное тело императора обрело покой. Его окружали две дюжины белых факелов, которые несли пажи, и пламя их нещадно трепал ветер. Его ожидала городская стража в полном составе, опустившая флаги к земле, в то время как из темного нутра барабанов во все стороны разносился удручающий рокот смерти.