Верхом на ракете. Возмутительные истории астронавта шаттла

До моего назначения в экипаж 41-D я не верил, что мужчина может стать близким другом привлекательной женщины. Действовал закон тестостерона, столь же неопровержимый, как то, что гравитация – закон природы. Мужчины рассматривают привлекательных женщин как объект для секса, и это разрушает всякую надежду на близкую дружбу. Но я обнаружил исключение из этого правила. Если мужчину и женщину ставят рядом на несколько лет подготовки к путешествию, которое может убить их, мужчина способен абстрагироваться от юности и красоты женщины и ценить ее за профессионализм. Он учится видеть в ней человека, от чьей реакции в аварийной ситуации может зависеть его жизнь или смерть. В этот июньский вечер, спустя шесть лет после нашей первой встречи, я уже мог видеть и оценивать способности Джуди как астронавта. Я мог доверить ей свою жизнь – и завтра мне предстояло именно это.

Спустя несколько лет я узнал, что эта дружба сделала мое имя предметом сплетен в Отделе астронавтов. Однажды после «Челленджера» я летел вместе с Хэнком Хартсфилдом на T-38. Мы говорили о катастрофе и о потере друзей, и Хэнк сказал: «Ты, наверное, особенно тяжело пережил смерть Джуди». Меня этот вопрос поставил в тупик. Я тяжело переживал гибель всего экипажа. Я спросил его: «Что ты имеешь в виду?» Хэнк на это ответил: «Э-э-э… ну вы же с ней спали». Я был ошеломлен и заявил о своей невиновности, но знал, что он не поверит мне. Если мужчина и способен иметь с женщиной близкие отношения, не подразумевающие секс, то он не должен ожидать, что другие мужчины поверят в это.

В гостинице я принял душ и вернулся в главный конференц-зал. Там был один лишь Хэнк. Он читал газету и ворчал про себя об идиотизме либералов и о том, что они погубят страну. «Черт подери, я бы хотел, чтобы Тед Кеннеди нашел еще один мост[112] и чтобы вода под ним была поглубже и пошире». Я уже давно понял, что отвечать на это не следует – результатом будет длинная и бессмысленная дискуссия. Если речь идет о политике, то, когда Хэнка задевают за живое, пощады не жди.

Наше спутниковое телевидение в силу какой-то счастливой случайности принимало телеканал Playboy. Этот факт удивлял меня не меньше, чем то, что аллигаторы не охотятся на астронавтов. Как канал Playboy оказался в телевизорах в гостинице астронавтов? Подозреваю, что это была одна из нередких правительственных глупостей. Какой-нибудь бухгалтер в Центре Кеннеди когда-то оформил контракт с компанией спутникового телевидения, и мы получили то, что получили. Вероятно, теперь потребовалось бы заполнить множество бумаг в трех экземплярах и заплатить десятки тысяч долларов наших налогоплательщиков, чтобы его исключить. Я также задавался вопросом, не приходит ли сигнал с одного из спутников, который был ранее выведен на орбиту шаттлом. Сделавший это мог снискать славу, заявив: «Это я поднял канал Playboy в космос».

Итак, часы предстартового отсчета прошли отметку T-12 часов, а я слушал, как Хэнк бормочет: «И еще Глория Стайнем должна быть в этой машине, когда он найдет свой новый мост», наблюдая одновременно, как модель топлесс вещает о том, что ее возбуждает («сильные брюшные мышцы и мир во всем мире») или вызывает отвращение («поллюция и грубияны»).

Наконец я отправился в свою комнату спать. Я знал, что это будет непросто. Словно стрелка метронома, мое настроение колебалось между страхом и радостью. Летный врач выдал нам снотворное, но я не собирался его принимать. Впереди оставался еще один медосмотр, и я не хотел, чтобы из-за неблагоприятной реакции на лекарство возникли вопросы. Вокруг было множество эмэсов, которые немедленно и с ликованием заняли бы мое место. Я не собирался давать такую возможность ни одному из стервятников[113].

Я лежал в своей комнате и изучал единственное ее украшение – фотографию в рамке, на которой был изображен извергающийся вулкан. Снимок был сделан с большой выдержкой, и вытекающая лава светилась на фоне черного неба. Кроваво-красные витки расплавленной породы змеились вниз по склону горы. Интересно, какой бюрократ отвечал за оформление гостиницы? Наверно, он думал: «Будь это моя последняя ночь перед полетом в космос, какую картину на стене я хотел бы видеть, чтобы успокоить свою тревожную душу? О, я знаю: взрывающийся вулкан с огнем и искрами!» Это было все равно что демонстрировать сцены крушения самолетов в салоне авиалайнера во время полета. И уж если тебе захотелось повесить картину, на которой что-то разлетается вдребезги, то почему не повесить фотографию ракеты NASA, которая взрывается прямо на старте? Это было бы особенно сильно.

Единственным звуком был приглушенный и неразличимый голос из-за металлической стены у самого моего уха. Майк Коутс разговаривал по телефону с Дианой и детьми. Я позвонил Донне и ребятам пару часов назад, и этот последний звонок получился не лучше, чем наше прощание на берегу. Сейчас у меня было время набрать номер еще раз, но я не стал. Еще одно «до свидания» не помогло бы ни мне, ни Донне. Майк был лучшим мужем, чем я, да благословит его Господь.