Вернадский

Диспут имел необычное последствие в виде книжки Бергсона «Длительность и одновременность», вышедшей в том же году. Вернадский тогда же прочел ее и не просто оценил. Она стала толчком к полному изменению его представлений о времени и пространстве, которое вскоре у него произойдет. 10 декабря 1922 года сообщает Л ичкову: «Все здесь переполнено теорией Эйнштейна, новыми достижениями в атомных науках и астрономии. Я весь погружен в эти новые области… Мне кажется, сейчас переживается такой момент, равного которому не было в истории мысли. Но впереди всех англосаксы»¹⁶.

Не только физика переживала период революционных потрясений. На эти годы падают новые открытия в антропологии и этнографии, появляются новые теории в лингвистике, психологии. Вернадский, как всегда, охватывает все, не только науку, но и философию, и даже искусство. И живые связи его разнообразны.

Дневник 19 июня 1923 года: «Вчера на диспуте Masson Oursel.

Его работы, некоторые давно, еще в Крыму, читал в “Философском обозрении”, интересны по концепции. Позитивизм. Поражает французское употребление “positivisme”, — “positiviste” — отлично от нашего. Синоним научного, точного. Еще старое, до-Контовское? Masson Oursel ярко проводит необходимость изучения единого процесса мысли всего человечества. Невозможность основываться на единой культуре христианства и Западной Европы теперь ясна. Китай, Индия глубоко охватывают человечество. Искусство, поэзия, философия. Это значение его работы было подчеркнуто.

Он запутался в идее, что философия и наука одна категория. История философии — наука. Но философия — нет. Об этом еще помню разговоры с С. Трубецким»¹⁷.

Культурная жизнь эмиграции, не связанная с политикой, тоже привлекает. Погружается в свежую литературу, издающуюся в Париже и Берлине. Многое возвращает к личным воспоминаниям, в особенности уже написанные в изгнании мемуары о близких и таких далеких годах.

Умственная жизнь эмиграции усилилась, когда прибыл в Европу «философский пароход» с высланными из России учеными. В дневнике после чтения книги Густава Шпета об истории русской философии: «Во многом начало критического отношения к развитию русской мысли. Ясно, что вся история осознана неверно.

Мы видим, к чему пришло движение мысли русской интеллигенции — к теперешнему большевизму: идея диктатуры, полицейского государства, отсутствия свободы.

Цель оправдывает средства. Сила. Диктатура одного класса. Отсутствие уважения к человеческой личности. Отсутствие чувства независимости (иррациональности) знания и религии»¹⁸

.

Но как хороши, как сильны идеи, если не проводить их в жизнь! Если использовать их для воспитания души, а не для обслуживания «мужицких интересов».

Побывал на лекции Николая Лосского. И всколыхнулись думы о Москве начала века, о прекрасном брожении мысли. Православная философия, разговоры с Сергеем Трубецким в Минералогическом кабинете. Еще во времена ВСЮР он часто чувствовал, насколько необратима жизнь, как трагически недостижимо прошлое. Хорошие, умные, во всех отношениях достойные люди, — но остаются в прошлом, и ничего с этим не поделаешь.

А к англосаксам поехал осенью 1923 года. В Ливерпуле собиралась ежегодная сессия Британской ассоциации. Чуть ли не каждый год происходят крупные события в науке и все стремятся общаться, поэтому каждая сессия — праздник мысли. Сессия длится целую неделю, с 12 по 19 сентября. Председательствует на этот раз некоронованный король физики Эрнест Резерфорд. Вернадский не преминул с ним познакомиться.

В сохранившейся у него программке сессии среди докладчиков можно обнаружить всех знаменитых естествоиспытателей того времени. Сам он записан в секции «В» 17 сентября в 11.45. За ним следует с «Химией гафния» Георг Хевеши. Совсем недавно тот со своим сотрудником Костером открыл этот новый химический элемент и приглашен работать в Институт Бора.

Ферсману: «Видел в Ливерпуле Hevesy. Он удивляется, что не получил от Вас ответа на письмо и ждет цирконовых минералов — для изучения гафния. Он производит очень хорошее впечатление, и я думаю, с ним надо завязать сношения. Увлечен геохимией, считает ее наукой огромного будущего. Hevesy — венгерец, работающий в Копенгагене, а его товарищ Костер — голландец.

Сейчас в центре интересов работы молодого датчанина Бора. Я теперь в них углубляюсь и, мне кажется, здесь много важного и для нас»¹⁹.