Вернадский

Для меня такой тяжелый день — Личков, Дм. Ив., Супрунова. Что-то впереди? Как раз перед изданием Чаадаева и блестящей, глубокой работой Дм. Ив. над всей эпохой.

Читал в “Красном Архиве” дневник Л. Тихомирова — 1905 год — переживал прошлое. Как раз не помнил, где был земский съезд 1904 [г.]. Хотел спросить Дм. Ив. Теперь некого»¹⁷. (Были они с Шаховским на знаменитом неразрешенном и незапрещенном съезде в Петербурге.)

По передачам и деньгам, которые носит отцу Анна Дмитриевна, он может только издали следить за скорбным крестным путем друга: внутренняя тюрьма на Лубянке, Бутырки, Лефортово.

Но тут исчез Ежов. Вернадский начинает действовать. И если в случае с Личковым и Супруновой наобум писал в правительство, то теперь думает пойти другим путем. Пишет одному из главных палачей — Вышинскому, объясняет суть дела и абсурдность каких бы то ни было обвинений в адрес 78-летнего человека, деятеля культуры и внука декабриста (не забыл подчеркнуть) и просит его принять.

Семнадцатого декабря отправляет письмо, 20-го его приглашают в приемную генерального прокурора СССР.

Дневник 21 декабря: «Вчера был у Вышинского о Мите.

Ждал (с извинениями, что так пришлось). Подчеркнуто любезно. Кроме меня, после моего ухода — какая-то не очень старая женщина с какой-то телеграммой.

Большая комната. Секретарь, по-видимому, тот прокурор (забыл его фамилию), с которым я разговаривал по телефону. В комнате портреты: при входе направо Ленин, Сталин, Молотов, налево — Каганович, Ворошилов, Ежов (sic!). Дело Дм. Ив. при нем. У него только начало. Основания для ареста были — конечно, надо проверить, но серьезные показания ряда лиц, м. б. неверные. Дм. Ив. привлекался к “Национальному фронту”, но к делу привлечен не был (московский процесс Национального центра, 1920 года. — Г. А.). Но вот Котляревский (Сергей Андреевич) тоже был приговорен к смертной казни и был помилован. (О Котляревском подчеркнул с нажимом — его показания?) Я говорю: “Кажется, Котляревский арестован?” “Да, арестован”. Дм. Ив. тоже был министром — по министерству призрения и политической роли не играл. Да, он политической роли не играл. Обещал следить за этим делом и смягчить, если будет осужден (сам это заявил).

Боюсь, что будет дело об остатках Национального центра»¹⁸.

Вернадский недаром встрепенулся при имени Котляревского. Видимо, он знал по эмигрантским сведениям или читал изданные там мемуары С. Мельгунова о деле Национального центра, первом показательном процессе большевиков над интеллигенцией. Автор писал, что все было построено на показаниях наседки H. Н. Виноградского и бывшего кадета профессора Котляревского, который сразу после процесса стал делать успешную карьеру.

Уже в наши дни подозрения Владимира Ивановича подтвердились. На показаниях Котляревского чекисты собирались устроить очередной процесс против академиков-вредите-лей. В деле фигурировали: Вернадский как руководитель обширного заговора, Шаховской, Зелинский, Курнаков, Левинсон-Лессинг, другие академики, в том числе Н. И. Вавилов. Но все попытки следователей заставить Шаховского дать нужные показания оказались тщетны.

Последнее свидетельство о нем поступило, вероятно, уже после смерти Вернадского. Анна Дмитриевна вложила в «Хронологию» выдержку из письма племянника Наталии Егоровны Георгия Георгиевича Старицкого: «Еще раз отвечаю на твой вопрос о Дмитрии Ивановиче. Мой знакомый сидел с ним на Лубянке во внутренней тюрьме НКВД, после этого Дм. Ив. куда-то перевели и он его больше не встречал. Он мне говорил, что Дм. Ив. заставляли назвать имена его знакомых, но он отказался. Дм. Ив. долго держали на следствии, заставляли стоять сутками без сна и у него пухли ноги, но он был тверд и не терял бодрости духа»¹⁹

. До конца он не признавал себя виновным. 7 февраля 1939 года на допросе написал: «Указанного центра никогда не существовало или, по крайней мере, о существовании его я ничего не знал»; от допроса 20 февраля в деле осталась простая заключительная фраза: «Виновным себя не признаю»²⁰.

Трагедия, о которой Вернадский никогда не узнал, завершилась 14 апреля 1939 года. И вплоть до этой даты он продолжал забрасывать все инстанции, вплоть до Берии, обращениями о Шаховском, а после суда, не понимая и не принимая приговора — «10 лет без права переписки», — апелляциями о его пересмотре.

Шестого июля 1939 года в письме Вышинскому он шел уже ва-банк: «То, что случилось с ним, — и так же просто и легко могло случиться с каждым из нас — с Вами и со мной, — вполне вытекает из того положения, которое было создано в нашей стране»²¹.

В «Хронологии» за 1939 год записано: «“Суд” военной коллегии Верховного суда над Дм. Ив. — на 10 лет без права переписки. В этот же день [осуждены] академик Надсон, Котляревский.

Подавал записку и имел разговор откровенный и по советским [меркам] резкий с А. Я. Вышинским о Д. И. Шаховском за несколько недель до суда. С тех пор для нас всех Д. И. исчез. Говорят, он держал себя на суде “дерзко”»²².