Читаем Вернадский полностью

Вернадский

Мысль действительно работает хорошо. Он не чувствует никаких признаков утомления, склероза или ослабления творческой способности. Самонаблюдения рождают даже удивление и затаенную радость:

«3 ноября, утро. Москва. Все время собирался записывать — так много проходило мыслей, действий, виденного, пережитого и переживаемого — мимолетного и, в сущности, глубокого.

Все iде та минае. Часто чувствую, что надо было бы зафиксировать исчезающее — для неизвестно кого.

Совсем не чувствую даже признаков умственной старости — точно нет конца тому процессу, который в умственной моей организации так ярко для меня переживается»⁴¹.

Конечно, причина в великой любви к жизни, внимании ко всем ее проявлениям, участии в деле жизни. Помогают и непрерывный контроль над собой, ведение дневника, дающее самосознание во времени. Мозг тренируется, а он, как говорят, способен к бесконечной адаптации. Хотя эти три предвоенных года после перенесенного неглубокого инсульта Вернадский часто бывал нездоров, находился под постоянным наблюдением врачей.

«30 ноября, утро, среда. Вчера чувствовал себя — принимал лекарства — недурно, но к вечеру устал и рано лег спать в постель, но читал до 10 1/2 вечера.

Гулял — но сократил — чувствовал себя нехорошо. Старость чувствуется — только бы она не понизила умственной силы мысли непрерывной и идущей вперед под влиянием отзвука мыслимого от читаемого, слышимого и житейски переживаемого — есть самое дорогое. Она и связанные с этим ее проявления есть самое основное. Особенно потому, что я чувствую бессловесно много глубже, чем выражаю в словах и понятиях»⁴²

. Так, в невышедшей статье о Гёте Вернадский вспомнил тот важнейший вопрос, который задавал себе великий немец. Однажды тот сказал своему секретарю Эккерману, что всю жизнь, в сущности, решал один-единственный вопрос: что есть Гёте?

Не плоское и социально-значимое — кто есть Гете, а вселенское — что есть он как природное явление? Не общественное, а космическое ощущение его рефлектирующего и страдающего, творящего существа.

Не тем ли и он занимался? Он изучает и исследует природу. На самом деле его влечет великая загадка себя. Не эгоистическая любовь к себе, а познание всех через наиболее близкое ему существо — самого себя.

Между тем в декабре 1938 года ежовщина кончилась, чтобы через некоторое время возродиться в бериевщине. В краткий период надежд на конец ужасов Вернадский и пытался спасти Шаховского. Тогда же мог так дерзко и откровенно обращаться к Вышинскому и в Президиум Верховного Совета о Симорине. Прямо написал, что никакой вины за Симориным не может быть, что дело в другом.

«Арест его для меня был совершенно неожидан, и я нисколько не сомневаюсь, что мы имеем здесь случай, не отвечающий реальным обстоятельствам дела.

Обращаясь к такому высокому учреждению, как Президиум Верховного Совета, я считаю себя морально обязанным говорить с полнейшей откровенностью до конца. В это время много людей очутились в положении Симорина без реальной вины с их стороны. Мы не можем закрывать на это глаза.

А. М. Симорин мужественно перенес выпавшее на его долю несчастье, и возвращение его в нашу среду к любимой им научной работе, где он очень нужен, будет актом справедливости»⁴³.

Анатолий Михайлович Фокин, уже упоминавшийся ранее родственник Наталии Егоровны, прямо утверждает, что Вернадский хотел организовать официальный и коллективный протест академии против террора. С этой целью он будто бы подал записку в президиум. И будто бы В. J1. Комаров и другие члены президиума в ужасе приехали к нему и чуть не на коленях просили не дразнить зверя и забрать назад бумагу. Фокин добавляет, что Вернадский не мог себе простить, что поддался на уговоры и не настаивал на протесте.

То же самое слышала от Анны Дмитриевны Валентина Сергеевна Неаполитанская. Два свидетельства — это уже кое-что.

Пока же никаких записок в архиве на этот счет не обнаружено. Очень уж горячая должна была быть бумага. Тем более что и вся наша авторитарная история еще не остыла.