Вернейские грачи

— Все то же, — отвечал Ксавье. — Сколотили уж двадцать восемь скамеек да щитов с десяток. Мальчишки мои соревнуются: кто больше сделает за день. Такой стук идет! Вчера нам ребята с завода подвезли еще досок… Словом, работаем! Да, вот еще что, — Ксавье поколебался, — у меня есть вопрос.

— Спрашивай, — кивнул Корасон.

— Тут ко мне пришли эти двое, Дэв Ванами и Тэд. Увидели, что мы работаем, как черти, и стали проситься помогать. Конечно, интересовались, куда нам столько скамеек, зачем щиты…

— А ты что сказал? — справился Жорж.

Ксавье поежился.

— Я? Я, ребята, сказал, что это нам заказали для городского парка.

Клэр мгновенно вспыхнула.

— Фу, как глупо! Это недостойно, Ксавье! Зачем ты врал? Почему не мог сказать, что скамейки понадобятся для собрания? Фу, как это некрасиво! — опять повторила она.

Ксавье понурился, но сказал упрямо:

— Я не хотел говорить им о собрании. Мы еще не знаем, что они такое… Может, и они враги?

— Ну, так что же! Пускай и враги знают о нашем собрании! Пускай видят, что народ против войны! — вскочил Жорж. — Правду я говорю, Клэр?

— Мне что… Я, пожалуй, дам им работу, пускай тоже помогают, — проворчал Ксавье, вовсе не убежденный.

— Я прочитаю, что напечатано в билетах, — сказал Этьенн, разворачивая толстую бумажную пачку. — Слушайте: «Комитет Мира и бывшие участники движения Сопротивления организуют двадцать второго июля большое народное собрание всех сторонников мира и членов организации участников Сопротивления. Приглашаются все честные французы. Все люди, которые отважно сражались за Родину, все, кому дорог мир, все, кто хочет правды и справедливости. Да здравствует мир между народами! Да здравствует независимость страны! Долой предателей и сторонников атомной войны!»

— А где отпечатали билеты? — спросил Жорж. — Наверное, это все дядя Жером организовал в городе?

— И он и другие товарищи, — отвечал Этьенн. — Вы же знаете, в типографии газеты работает чуть не десяток бывших франтиреров. Ну, они, как узнали, что будет такое собрание, обрадовались, сразу все отпечатали и обещали непременно явиться.

Он взглянул на Клэр.

— А как с нашей поездкой, Клэр? — нерешительно спросил он. — Поедем мы послезавтра? — Этьенн с таким трепетом ждал ответа, что все невольно потупили глаза.

— Угу, — сказала Клэр. — Поедете вы с Корасоном и… я…

В это мгновение из травы поднялся взъерошенный, бледный Жюжю. Он слушал и слушал и все терпел, но тут терпению его пришел конец. Клэр, его Клэр уезжала выполнять такое важное поручение, а он должен был оставаться здесь один, без всякого дела, отстраненный от всего, отверженный.

— Клэр, Клэр, неужели я так и останусь и ничего не буду делать для собрания? — простонал он. — Клэр, ты только подумай! — Он простер маленькие смуглые руки к грачам: — Ребята, как же так?

«Старейшины» потупились. Всем было немножко стыдно за свою суровость. Клэр первая нарушила молчание.

— Ну вот что, — сказала она, вздыхая. — Самостоятельной работы мы Жюжю не дадим, как решили. Но зато я возьму его с собой в эту поездку. Не возражаете? — Она оглядела товарищей.

Все молчали.

— Молчание — знак согласия, — обрадованно шепнула Витамин и с симпатией взглянула на Жюжю: как он был счастлив, как благодарно смотрел на всех!

Совет закончился. «Старейшины» стали расходиться. И когда Жюжю, последний, скрылся за стеной гаража, из зарослей лопухов поднялась растрепанная голова.

— Ох, — сказал Юджин, болезненно морщась. — И тут покоя нет! Куда же спрятаться от вечных разговоров?

ТИХИЙ ГОРОДОК

Бывает так: из бурлящей, неистовой, грохочущей политическими грозами жизни, полной скрытого и явного напряжения, скрытых и явных интриг, мелочных и больших интересов, недостойных междоусобиц и настоящей борьбы за великое дело человечества, вдруг вырвется кто-то, попадет в маленький, удаленный от центра городок, увидит фонтанчик на площади, в котором женщины моют салат и овощи, гостиницу с мирным старомодным названием «Приятный отдых», траву, пробивающуюся сквозь камни на улицах. И вообразит приезжий, что вот наконец-то обрел он обетованную землю, где нет ни борьбы, ни междоусобиц, где нет голода, нищеты и безработицы, где радио, телеграф, телефон, газеты не приносят каждый час тревожных, надрывающих сердце вестей.

Именно такой рай вообразился бы прибывшему в Верней. На первый взгляд все было тихо и мирно в этом провинциальном городке. Пенясь, бежала под мостом горная река, блестели на солнце стекла электростанции, черный шпиль, увенчанный петушком, подымала к небу церковь. Но уже у церкви, у этой мирной обители ангелов и святых, приезжий почувствовал бы первое разочарование: возбужденные группки старух и стариков толпились у паперти, громко переговариваясь. И если бы приезжий вслушался в разговоры прихожан, то узнал бы, что кюре Дюшен, этот праведный, замечательный пастырь и подвижник, произнес только что проповедь, бичующую безбожников и бунтовщиков, тех, кто забыл о боге и призывает к нечестивым поступкам: к непослушанию власть имущим, к свержению тех, кто поставлен у кормила страны.