Верность Отчизне

Прислушиваюсь: мотор работает четко, без перебоев. Тут все в порядке. Смотрю на плоскости — левая повреждена, и самолет сильно кренит влево. Ясно — поврежден элерон. Надо возвращаться домой, не теряя ни секунды.

Сбавляю обороты мотора и на предельно малой скорости на небольшой высоте веду подбитый самолет над территорией, занятой противником. Стоит мне сделать одно неосторожное движение, чуть повысить скорость, и самолет теряет управляемость. Вот-вот перевернется снова. Ты подбит, а внизу враг, — нет ничего неприятнее этого ощущения!

Если нападут истребители, Дмитрию придется драться одному: я не смогу вести бой. От этой мысли дрожь пробегает по спине, на лбу выступает холодный пот: погибнуть в бою не страшно — страшна бессмысленная гибель.

Преследуя «дорнье», я рассчитывал, что на обратном пути нас выручит скорость. А теперь у меня мало надежды довести самолет до расположения наших войск. На такой скорости, пожалуй, и Дмитрий не дотянет до дому. Передаю боевому другу условно: следуй дальше один. А он просит разрешения остаться. Добавляет, что бензина у него хватит. В этом я усомнился. Но понял, что друг не оставит меня.

Когда чувствуешь локоть товарища, знаешь, что товарищ поддержит, легче вести борьбу. Одному мне пришлось бы напряженно следить за воздушным пространством, чтобы вовремя увидеть врага, смотреть назад, делать много отворотов, изломов маршрута, а это лишний расход бензина.

Я смотрел только вперед и сосредоточен был на одном: как довести машину? За воздухом зорко следил мой товарищ. Его самолет появлялся то справа, то слева от меня.

Вот и линия фронта. Долго же мы до нее добирались! Сейчас непременно откроет огонь зенитная артиллерия противника. Так и есть. Вокруг стали разрываться снаряды. Небольшими отворотами уклоняюсь от огня, с трудом удерживая самолет в горизонтальном положении.

Но вот под плоскостями самолетов земля, освобожденная от врага. Впрочем, истребители могут атаковать и здесь. Да и удастся ли довести до аэродрома тяжелоуправляемую машину? Надо спасти, посадить ее, пока есть хоть капля бензина. Прыгать с парашютом только в крайнем случае.

Передаю по радио другу:

— Спасибо, Дима. Долечу один. Он отвечает:

— Прошу разрешения прикрывать до посадки.

И мы продолжаем полет на предельно малой скорости. Поглядываю на приборы, на самолет боевого друга. Осматриваю и землю: на всякий случай подыскиваю площадку, удобную для посадки.

Наконец показался аэродром. Он тщательно замаскирован, но тут я знаю каждый кустик. Различаю место стоянки наших самолетов. К ней сбегаются товарищи — летчики, техники. Их опередила санитарная машина.

Обычно истребитель с легким чувством, победоносно подлетает к своему аэродрому. А я веду подбитый самолет осторожно, будто крадучись. Не привык я возвращаться на такой скорости. По-прежнему сильно кренит влево. Держу ручку управления обеими руками, и то они устали. Неизвестно, как самолет будет вести себя на посадке. Надо еще раз все продумать и принять правильное решение. Передаю Дмитрию команду:

— Иди на посадку!

Вместо ответа он тревожно спрашивает:

— Как дела? Повторяю:

— Иди на посадку!

На этот раз он беспрекословно повинуется. Бензин у нас почти иссяк.

Все взвесив, иду на посадку и я. Самолет касается земли. Заруливаю к своей стоянке. И тут «Лавочкин» останавливается. Сбежались товарищи, разглядывают плоскость. Вылезая из кабины, слышу слова техника Васильева:

— Да, повреждение серьезное. Как только самолет держался в воздухе, не перевернулся?! Да вы не волнуйтесь, товарищ командир, починим быстро.

Подхожу к Дмитрию и крепко его обнимаю.

— Спасибо, дружище!

За несколько дней боев наша группа уничтожила двенадцать вражеских самолетов. А главное, нам удалось нанести моральное поражение немецким асам, и они стали уклоняться от боев. Задание было выполнено.

Я получил приказ вернуться в полк, когда войска трех Прибалтийских фронтов уже вели бои на ближайших подступах к Риге, располагали большим количеством авиации, и наша помощь уже была не так нужна.

Когда мы прилетели в свой полк, я заметил незнакомого молодого летчика. Он шел торопливо, чуть прихрамывая, навстречу летчикам третьей эскадрильи. Кто-то крикнул:

— Да это Крамаренко!

И все бросились к нему. Встреча была бурная. Сергей Крамаренко — летчик из третьей эскадрильи. Несколько месяцев о нем ничего не было известно. Он вернулся в полк, когда мы улетели в Прибалтику.

Вот что с ним произошло. В воздушном бою под Проскуровом он был тяжело ранен в руку и ногу. Самолет загорелся, пришлось выброситься на парашюте. На земле ему оказали первую помощь, а потом отправили на самолете в Москву в госпиталь, где он и пролежал много времени.

На врачебную комиссию он пришел, опираясь на палку, но оставил ее в коридоре, не показав виду, что ступать нестерпимо больно. И комиссия, правда с трудом, признала его годным к летной работе. Он стремился в родной полк, приложил немало стараний, чтобы разыскать его. И добрался сюда, к радости всех однополчан.

Куманичкин, рассказавший мне все это по дороге на К.П, сказал с довольным видом: