Верность сестер Митфорд

Когда они встают, Юнити слышит тихий треск. Неужели платье? Хоть бы нет, ведь она одолжила его у сестры только сегодня. Изысканное синее платье из твида с люрексом едва на нее налезло. Примеряя его, она крутилась из стороны в сторону и надеялась, что благодаря ему глаза ее сделаются такими же серебристо-голубыми, как у Дианы, и она станет почти так же хороша, как и сестра. Хотя никаких доказательств перемен к лучшему не появилось, она не собирается сдаваться: сегодня она вдобавок пыталась повторить макияж сестры. В конце концов, как же ей выделиться среди сестер, если она не умеет ни остроумно шутить, ни быть особенной? Разве что своим высоким ростом и своеобразными, мягко говоря, манерами.

Они усаживают Нэнси в то же самое кресло, в котором она сидела до телефонного звонка, и Диана просит горничную принести чай. Диана пододвигает свое кресло поближе к сестре и берет ее за руку. Она нашептывает расстроенной Нэнси слова утешения и поддержки, Диана целиком сосредотачивается на ней. И это совсем не нравится Юнити. Она пришла в Итоньерку не для того, чтобы ее задвигали на второй план.

Ей хотелось бы полностью завладеть вниманием Дианы. Кроме того, она не стала бы возражать, если бы и драгоценный Дианин М выказал ей участие. На прошлой неделе, когда она была в гостях, Мосли, стоя внизу лестницы, поприветствовал ее: «Привет, фашистка». Юнити знала, что это высший комплимент в устах основателя нового Британского союза фашистов, так она эти слова и восприняла. Так как Юнити давно верила в фашистскую политическую систему и разделяла убежденность Дианы, что Мосли — человек, в котором нуждается нация, она на самом деле была искренне тронута. Но из-за того, что Юнити до сих пор не понимала, как к нему обращаться — в правилах этикета ничего не говорилось про общение с любовником сестры, — она просто поздоровалась.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он и потянулся к карману пиджака. Подарок? Юнити не могла припомнить, когда в последний раз кто-то радовал ее сюрпризом. Она спустилась с последней ступеньки в холл, приняла от него завернутый сверток и сорвала обертку. Внутри оказалась золотая булавка с эмблемой Британского союза фашистов, БСФ. Ее не только приняли в члены БСФ, но и дали ей особый статус — золотая булавка тому доказательство. Она застыла немой статуей, а когда голос вернулся, взвизгнула от восторга.

— Позволите? — спросил Мосли, потянувшись приколоть значок.

Опасаясь, что не найдет подходящих слов, Юнити лишь кивнула. Он приблизился, чтобы прицепить булавку к ее лацкану. Она почувствовала запах его одеколона, рассмотрела усы и легкую щетину пониже их. Опьяненная близостью к Мосли, которого сестра порой величала Вождем, в тот момент она ощутила себя Дианой.

Но сегодня не будет ни Мосли, ни комплиментов, ни скромных даров. Только Нэнси. Резкая, нахальная Нэнси превратилась в грустную и жалкую. Юнити придется утешиться тем, что на этот раз она тут не лишняя, и подождать, когда Диана переключится на нее. Ожидание, судя по всему, может затянуться.

Тут, к величайшему удивлению Юнити, Нэнси тянется к ее креслу, стоящему чуть в отдалении, пожимает ей руку и шепчет:

— Спасибо, дорогая. Ты была так добра, это очень много значит.

Юнити цепенеет от этой неожиданной теплоты. Когда к ней возвращается пусть не дар речи, но хотя бы способность думать, в голове проносится: «Может, это сигнал, что отношения изменятся?» Может, эта ласковость — предвестник будущей близости, и сестринской, и иного рода? Может даже удастся привлечь Нэнси к общему делу, думает она и с трудом сдерживает улыбку, когда воображение начинает строить ее собственный секретный план.

Глава седьмая

НЭНСИ

28 апреля 1933 года

Лондон, Англия

Я смотрю на Питера. Тут, в гостиной моей сестры, в моем любимом кресле, скользя взглядом из-под копны темно-русых волос по газете, сидит мой жених. Как же мне нравится произносить это слово, даже думать его про себя приятно. И я знаю, что в какой-то мере нужно благодарить Диану за этот чудесный поворот событий. Если бы она не нянчилась со мной в Итоньерке целый месяц — выделила мне отдельную спальню — до тех пор, пока я не перестала печалиться о Хэмише, а потом не вытолкнула бы меня обратно в свет, я бы никогда не встретила Питера Родда, банкира, сына дипломата лорда Реннела, совершенно блестящего — он учился в Баллиол-колледже Оксфорда. И мы бы никогда не обручились.

То был месяц отчаяния — я размышляла о жизни без Хэмиша, впадала в ярость от его подлости, злилась за украденные у меня годы, а потом наконец успокоилась: поняла, что сама себя дурачила — убеждала себя, что он любит меня и нас ждет совместное будущее. А Хэмиш всегда любил только себя и, мимолетно, мужчин, с которыми он развлекался. И никогда, никогда — меня.