Вернулся

А ведь Шумилов так тепло его встретил, так самоотверженно помогал ему на первых порах, и в подручные, наверное, сам напросился, чтобы спасти своего бывшего учителя от срама. А вместо благодарности, думал Пантелей Петрович, сейчас, накануне первомайского праздника, когда каждый, вон даже банщик в душевой, старается в полную меру сил, он, Казымов, отнял у Володи первенство, даже не предупредив его. Это было главное, что мучило сталевара: «Даже не предупредив!» Вот тебе и «дядя Пантелей». Нехорошо, ох нехорошо! Ни к дьяволу не годится...

10

Сконфуженный, растерянный, бродил Казымов по посёлку, не замечая ни новых строящихся домов, которые так его всегда радовали, ни великолепных розовых красок свежего и морозного весеннего вечера, ни тонко звенящего под ногой иглистого ледка, закрывшего на ночь лужи. Он чувствовал только холод, зябко поёживался и, думая о Володе, всё повторял вполголоса: «Не ладно, ох, не ладно получилось...»

Окончательно продрогнув, хмурый, сердитый, подошёл он к дому. Но уже издали он услышал торжествующий визг. Славка, должно быть, дожидавшийся его на улице, птицей слетел с крыльца, что есть духу бросился к нему навстречу и с разгона повис у него на шее.

— Ух и здорово! Ох и здорово ж! — бормотал он навесу́, и зелёные его глаза светились, точно фосфорные.

— Что, что здорово? — спросил сталевар.

Чутким своим сердчишком угадав какую-то тревогу в этом вопросе, Славка отпустил шею жильца и удивлённо, обеспокоенно посмотрел на него:

— Плавка ваша, вот что, — пояснил он.

— Уже известно!

Казымов подумал о том, что, наверное, и Володя тоже всё знает, и вздохнул. Но Славка, убедившись, что с сообщением о невиданной плавке всё правильно, снова загорелся, как будто он сам совершил этот трудовой подвиг.

— А как же не знать? Уже по радио было: и по заводскому и по городскому. От министра телеграмму передавали: «Поздравляю выдающимся всесоюзным достижением. Жму руку»... У нас уже гости...

Из-за двери комнаты действительно слышались какие-то возбуждённые голоса.

— Это какие же гости? — спросил Казымов шопотом.

Славка не успел ответить. Дверь распахнулась. В освещённом прямоугольнике её возникла рослая фигура молодого сталевара. Из-за его могучих плеч виднелись бритая, лоснящаяся, как биллиардный шар, голова Зорина, ангельское личико Вали с её влажными глазами, опушенными стрельчатыми ресницами, и позади всех лицо Клавдии, строгое и счастливое.

— Пантелею Петровичу ура! — гаркнул Володя, хватая сталевара в свои мощные объятия и прямо на руках внося в комнату.

— Правильно, Казымов, наступай им, соплякам, на пятки, чтобы не зазнавались, чтобы никому никогда покоя не было, — говорил Зорин.

— Нечестно, нечестно, Пантелей Петрович, так вот вдруг, сразу, не предупредив, — щебетала Валя, и в глазах её светилась весёлая укоризна.

— Никак нет, всё правильно, девушка, кто зевает, тот воду хлебает, — басил Зорин, — а за Володьку своего не беспокойтесь, он на своём веку ещё столько мировых плавок выдаст... Не слушай её, Пантелей, показывай им фронтовую повадку. Жми!

Строгие красивые глаза Клавдии глядели на Казымова с радостным упрёком.

— Но куда же вы пропали? Такая радость. Мы ждали, ждали, у меня тут всё пережарилось, перепарилось.

От этого весёлого гомона у Казымова разом полегчало на душе. Только сейчас он в полную меру ощутил счастье от своей сегодняшней победы.

Стол был накрыт. Просто удивиться можно было, как только Клавдия успела так красиво, по-праздничному разубрать всю эту снедь, сунуть кружочек лука в открытый рот селёдки, аккуратными кружевами разложить на тарелках колбасу, украсить масло какими-то затейливыми завитушками.

«Ну и славные же всё это люди... У Володьки на лице такое сияние, будто его самого поздравляют, а я думал...»

— А мы уж тут за твой успех по единой под солёный рыжичек перевернули, — доложил Зорин.

— И по второй за то, чтобы мне вас перегнать, — добавил Володя, улыбаясь широко и простодушно.

— Ну уж если каяться начистоту, то и по третьей хватили за то, чтобы никогда не стоять на месте, не ржаветь, паутиной не покрываться, — признался Зорин.

— А теперь давайте выпьем самую главную, — подхватил Казымов, радостно блестя глазами и от волнения расплёскивая вино на скатерть.

Здесь, среди этих близких и дорогих людей, радовавшихся его победе, как своей собственной, перед ним снова возник давно уже виденный, но не забытый ни в единой чёрточке образ человека, о котором Казымов думал в самый острый момент плавки.

— Давайте выпьем за товарища Сталина. Он мне сегодня металл плавить помог. За него!

Казымов смаху опрокинул в рот большую рюмку. С радостными улыбками все последовали его примеру. Славка было тоже потянулся к стакану, но мать шлёпнула его по руке. Мальчик надулся. Даже такой замечательный тост не дали поднять. Он вообще чувствовал себя за этим столом незаслуженно обойдённым, забытым, сидел нахохлившись, бросал исподлобья ревнивые взгляды на своего друга, который сегодня почему-то не обращал на него внимания.