— Давай поговорим о ней потом, я должна объяснить, подготовить… — Лиза перебивает его, понимая, что он хочет больше узнать о дочери, — а ты до конца принять это, правда?
— Я устал жить так эту хуевую жизнь, — Космос никуда не отпускает Лизу, несмотря на то, что волнующая его тема осталась без существенных объяснений. — Кому лучше? Скажи?
— Может, Карине. Она любит тебя, Кос, а я между вами всегда стояла! — видела же Павлова Боровицкую единожды. И хватило ей этой встречи короткой, чтобы понять, что привязывать к себе Космоса преступно. После всего…
— Ещё скажи, бля, что между нами хер твой воображаемый стоял! — ребус о муже, который каждый вечер ждёт Лизу с работы, в прошлом. Она и не отрицает.
Не о том Павлова думает!..
— Ну узнал и узнал, а твоя Карина никуда не делась!
Лиза пытается прийти в себя, но ревность захватывает её куда сильнее, чем в забытые шестнадцать лет. Непослушные ладони мнут ткань тёмно-синей рубашки Космоса, давая понять ему, что для неё невозможно с кем-то его делить. Никогда.
И до Холмогорова доходит долгожданное осознание. Обух по голове, не меньше.
Ничего, блин, не изменилось! Лиза любит его, Лиза третьего лишнего не потерпит. И измена для них — понятие нереальное. Никто друг от друга не будет свободен.
Обречены.
И как двум зверькам из лабиринта выбираться?
— Иди домой…
Кос всё понял. То, что знать должен был первым. Что скрывалось от него из-за обоюдной обиды. И девчонка неспроста его так точно незнакомому дядьке диагноз поставила, смотрела на него внимательно и не по-детски, а факты и даты не врали. Лизу хотелось к стенке прижать, душу вытряхивать долго и разнообразно, пока не признает свою ошибку, но что-то не давало Космосу надавить. Не мог.
Потому что Павлова сломается, закроется и не видать ему нового разговора. Как и не доказать ему в противном случае того, что он и в девяностом был серьёзен. И от своего никогда бы не отказался.
Мог ли Космос сказать, что при его неспокойной жизни ему не нужен его родной ребёнок? Нет, и должно быть, именно этот грех был бы для Холмогорова самым страшным.
Однажды Лиза подумала иначе, пестуя свою обиду. Кос тоже недалеко от неё ушел, довольствуясь тем, что изредка наводил справки о том, как она, что с ней, чем дышит…
Результат налицо. Точнее, с его лицом. Смотря на фотографию Арьки с боем отнятую у Пчёлкиных, Космос не верил, что на него можно быть настолько похожим…
Но сейчас необходимо отпустить Лизу от себя. Сложно, больно, но нужно. Не получается у них диалога в расстроенных чувствах. Вечно обо что-то спотыкаются. Друг о друга.
— Тебя дочь ждёт, — хватка у Космоса ослабевает, а Лиза, смахнув с покрасневшего лица одинокую слезу, читает его без слов.
Неважно, каким способом Холмогоров обо всем узнал. Просто семь лет сожжено в обжигающей лаве. У Арьки с каждым днём вопросов больше, чем у её матери разумных ответов, а оказывается, что Лиза глупостью беспросветной страдала. Но Кос не говорит о том, что она натворила. Сама же знает.
— Вот и поговорили, — мрачновато заключает Лиза, протягиваясь к дверной ручке автомобиля. Уже не «Линкольна». Интересно, где ржавеет их старый друг?
— У нас с тобой своё общение, алмазная, — Кос хмыкает, но без всякой злобы.
Лиза ни в чём не собирается признаваться, а он не представляет, почему весной девяностого она вдруг подумала, что резко окажется ему не нужна. Почему?
Не собирался Космос ни на что разменивать то, что обрел рядом с Лизой. А потеряв её, и не пытался сделать новую попытку убедить себя в том, что у него может быть всерьёз и надолго. Судьба такая насмешливая, всё время задом к нему поворачивается!
Карину мучал и доводил, пускай мысленно давно отпустил. Разные же дороги.
Что ей, ментовской дочке, до него, придурка?
— Странное общение, — замечает Лиза, продолжая чувствовать на своих губах желанные поцелуи, — руки уберешь?
Лизу послушно ждёт Арька, а Космосу бы поехать домой, чтобы снова попытаться принять к душе обновленную реальность. Или свой день завтрашний?
— Сегодня уберу, — Холмогоров отпускает Павлову очень нехотя, — но разговор продолжим…
— Ты прав, — усилием воли Лиза открывает дверцу, медленно ступая на серый асфальт. — Прости! Пойду…
— Тебя… Ждёт… Арька… — повторяет Космос, закрывая широкой ладонью глаза. — И до завтра?
— До завтра…
Завтра будет тяжелее. Потому что сегодня Павлова ни в чём не призналась, но не устояла перед собственным сердцем, безмолвно подтверждая то, что любит Космоса и ничего не может с этим сделать. Полное бессилие!
Но руки не опускались, а жизнь цвела яркими красками.
Что, собственно, и подтвердила Аря, когда мама вернулась домой…
— Ну и что это, юный художник? — Лиза внимательно осматривает новую пижаму дочери, испачканную акварелью разных цветов. И на лбу у Арьки синяя краска, а на альбомных листах море, солнце и чайки. Красота!
И как же жаль тревожить покой мечтательного ребёнка…
— Дом, — Ариадна снова непрозрачно намекает матери о том, что скучает по Петербургу. И по набережным, и дворцам, и старому дому на Московском проспекте.