Читаем Верный Руслан. Три минуты молчания полностью

– Ты чо, маленький? Или так – из ума выжил? Не знаешь, что он – вечного хранения?

– Вечного ж ничего не бывает, сержант. Ты же умный человек.

Хозяин вздохнул и взялся за свою стопку. Тотчас и Потёртый схватился за свою, он только того и ждал.

– Ну, будем, – сказал хозяин.

Потёртый к нему потянулся со стопкой, но хозяин его опередил, поднявши свою чуть выше, чем они могли бы столкнуться, и быстро опрокинул в рот. Медленно убрал руку и выпил Потёртый. Затем они отхлебнули жёлтенького из кружек и затыкали вилками в еду. Руслан глотал слюну и не мог себя заставить отвернуться.

– Всё же ты мне не ответил, сержант, – напомнил Потёртый.

Хозяин опять вздохнул.

– Чо те отвечать, с тобой же – как с умным, а ты детством занимаешься. Ну, какой те пример привести, чтоб те понятней? Видал ты – пионеры жучков собирают, бабочек там всяких? Поймают – и на иголочку, а на бумажке – запишут. Вот те пример: вечное хранение.

– Да какое ж оно «вечное»? Через год от этого жучка пыль останется. Ну, через десять.

– Не пы-ыль! – Хозяин поднял палец. – На бумажке же всё про него записано. Значит, он есть. Вроде его нету, а он – есть!

Руслан поглядел на Потёртого с укоризной. Палец хозяина должен был, кажется, убедить его, а он всё посмеивался и почёсывал щёку.

– Это мы, значит, жучки?

– Те же самые, – сказал хозяин. Обхватив себя за локти, он налёг на столик и смотрел на собеседника с ласковой улыбкой. – Вот вы разлетелись, размахались крылышками, кто куда, а все – там остались. В любой час можно каждого поднять, полное мнение составить. У кого чего за душой и кто куда повернёт, если что. Всё заранее известно.

– Так мы ж вроде невиновные оказались…

– Так считаешь? Ну, считай. А я б те по-другому советовал считать. Что ты – временно освобождённый. Понял? Временно тебе свободу доверили. Между прочим, больше ценить будешь. Потому что – я ж вижу, на что ты свою свободу тратишь. По кабакам ошиваисси, пить полюбил. А в лагере ты как стёклышко был, и печёнка в порядке. Верно?

– Да вроде, – как будто согласился Потёртый. – Ну, так тем более – чего про нас-то интересно знать? Из нас уж труха сыпется. А вот их возьми, – он кивнул через плечо на сидевших за другими двумя столиками, – что тебе про них известно?

– Не бойсь, и их возьмут, если надо. Про них тоже кой-чего записано.

Потёртый тоже налёг на столик, и они долго смотрели в глаза друг другу, добро посмеиваясь.

– Между прочим, – сказал Потёртый, – заметил я, сержант, палец у тебя – дёргается. Руки дёргаются – поболе, чем у меня. Весь ты дёрганый, брат. Тоже это – навечно, а?

Хозяин посуровел, убрал руки со столика и взялся за графинчик. Разлил из него поровну и подержал горлышко над стопкой Потёртого, чтоб последние капли стекли ему. Потёртый следил за его рукою. Хозяин это заметил и потряс графинчиком – хоть ничего уже и не вытряс.

Они опять выпили, отхлебнули жёлтенького, после чего подобрели друг к другу, и Потёртому, верно, уже неловко было за свой вопрос.

– Но ты ж не скажешь, что я живоглот был, – сказал хозяин. – Тебя, например, я хоть раз тронул?

– Меня – нет.

– Вот. Потому что ты главное осознал. Раз на тебя родина обиделась – значит, у ней основания были. Зря – не обижается. А раз ты осознал – всё, для меня закон, ты – человек, и я к тебе – человек. Ну, прикажут тебя тронуть – другое дело, я присягу давал или не давал? Но без приказа… Ты меня понимаешь?

– Я тебя, брат, понимаю.

– И хорошо. А на этих – мы клали, они этого никогда не осознают. И нас с тобой не поймут. А мы друг друга – всегда, верно? Вот я почему с тобой сижу.

Потёртый наконец-то не выдержал хозяева взгляда или устал пререкаться, но опустил глаза.

Устал и Руслан ждать, когда на него обратят внимание в шуме и толчее буфета. Входившие и выходившие задевали его, он сиротливо прижимался к стене – покуда не сообразил, чем себя занять и быть полезным хозяину: охранять его чемодан и мешок и брошенную на них шинель. Мягко упрекнув хозяина в душе – за неосмотрительность, он важно разлёгся подле, занял ту позицию, которая внушает нам уважение к четверолапому часовому и не позволяет не то что задеть его, но подойти ближе чем на шаг. И тем ещё хороша была позиция, что позволяла спокойно любоваться лицом хозяина. Его чуть портили капельки, выступившие на лбу и на верхней губе, но всё равно оно было прекрасное, божественное!

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза