Вероника желает воскреснуть

– Нельзя, к сожалению, – трагически взмахивая густыми ресницами, отвечала девушка. – Эти данные есть только в бухгалтерии, и их строго-настрого запрещено разглашать. Уволят сразу же, как узнают. У нас вообще очень строго.

– Жаль, – вздыхал Александр. – Но мне очень-очень нужно…

– Извините – ничем не могу вам помочь.

– Но мне очень-очень нужно… Если можно…

– Нельзя, к сожалению. Эти данные есть только в бухгалтерии, и их строго-настрого запрещено разглашать…

И так без конца. В какой-то момент девушке надоело твердить одно и то же, и в ответ на очередное «мне очень-очень нужно» она строго посоветовала:

– Советую вам сменить психоаналитика. Тот, к которому вы сейчас ходите, вам не поможет.

– Почему? – удивился Александр, забыв о том, что ни к какому психоаналитику он не ходит.

– Потому что у каждого в шкафу свой скелет, но не у каждого в шкафу свой дневник, – туманно ответила девушка и ушла куда-то в глубь ангара.

Александр проводил ее взглядом (попка у девушки была грушевидной) и наконец-то проснулся. Потряс головой, прогоняя остатки сна, и отправился под душ.

День обещал быть насыщенным. Одна ринопластика, довольно масштабная – из большого, если не огромного, носа предстояло сделать маленький, аккуратный, чуть вздернутый кверху носик. А пластическая операция – это вам не скульптуру подправить. У скульптур нет сосудов и нервов, с ними проще. И осложнений никаких не бывает… Хорошо скульпторам…

Ринопластика была не только масштабной, но и очень ответственной. Пациентка, девятнадцатилетняя студентка ГИТИСа, напрямую связывала будущую жизнь, карьеру и личное счастье с формой носа, и связывала весьма категорично, заявив Александру на первом осмотре, что жить она с таким носом не хочет и не будет. Это прозвучало как обещание покончить с собой, если врачи не помогут. Александр успокоил пациентку, заверил, что все будет хорошо, что жить ей с таким носом осталось недолго (в хорошем смысле – ключевые слова не «жить», а «с таким носом»), и начал готовить к операции. Молодые люди – самые недисциплинированные пациенты. То накануне операции накачаются спиртным под завязку, то опоздают часа на два, что равносильно отмене операции, то вообще про нее забудут. Поэтому Александр взял за правило звонить всем юным пациентам утром в день операции и напоминать, что через пару-тройку часов он ждет их в клинике.

– Я все помню! – бодро откликнулась обладательница большого носа. – Сейчас как раз фотографируюсь.

– Зачем? – вырвалось у Александра.

– На память! Чтобы не забыть, какой уродиной я была когда-то.

– Ну, вы совсем не уродина, Лана, – сказал Александр. – Не выдумывайте.

Девушку и впрямь нельзя было назвать «уродиной». Даже с большим своим носом она выглядела милой. Не красавица, конечно, но определенный шарм есть. Шарм – он же или есть, или его нет, и от размеров носа общее впечатление, производимое человеком, не зависит.

– Докторам положено утешать, – ответила Лана, – но мне виднее. Скажите, Александр Михайлович, а нельзя ли мне будет уйти домой прямо сегодня? Так не хочется ночевать в больнице…

– Нельзя, – тоном, не допускающим возражений, сказал Александр и напомнил: – Мы же это уже обсуждали. Если все будет хорошо, завтра сможете уйти домой. И если честно, то наши послеоперационные палаты не столько похожи на больницу, сколько на четырехзвездочный отель.

Что правда, то правда – послеоперационные палаты были уютными и от номера в отеле отличались только функциональными медицинскими кроватями и наличием прикроватных мониторов. При известной доле фантазии можно было представить, что монитор – это телевизор, который деятельные, но недалекие люди подвесили над изголовьем кровати. Одно время в палатах даже висели картины – спокойные умиротворяющие пейзажи средней полосы или морские виды, но к ним постоянно цеплялась санэпидстанция, нынче называемая потребнадзором, и после третьего по счету акта Геннадий Валерианович распорядился убрать картины из палат. Чтобы картины не пропадали, их развесили по врачебным кабинетам. Александру достался осенний пейзаж с уходящей к горизонту грунтовой дорогой. На обороте картины был прилеплен бумажный ярлык с информацией: «Конаковские дали. Худ. Вл. Ахальцев. х/м». «Х/м», должно быть, означало «холст/масло». Дали Александру нравились, к тому же картина расширяла пространство, что для небольшого кабинета было очень ценно.

«Какое интересное совпадение, – думал Александр по дороге на работу. – С одной актрисой я сегодня прощаюсь, другую – оперирую. Замкнутый цикл. Может, кто-то когда-то напишет статью о вкладе доктора Берга в… Во что? В мировую культуру! Ах, не смешите людей, Александр Михайлович, своей манией величия… Хотите сделать вклад в мировую культуру – купите билет в театр. Вот это будет вклад…»

«А вернуть этой самой мировой культуре актрису Веронику Алецкую – это разве не вклад? – возразил самому себе Александр. – Вклад, да еще какой! Она снова выйдет на сцену, снова начнет сниматься…»