Вершины не спят

На лучшей в Нальчике Воронцовской улице было два или три двухэтажных каменных дома и перед одним из них с самого утра толпились обиженные и обездоленные, ищущие справедливости мусульмане.

Здесь расположился окружной шариатский суд. Сюда шли женщины с малолетними детьми, брошенные бессердечными мужьями, молодухи, обиженные властной свекровью, бедняки, оспаривающие несправедливое распределение десятой доли, и просто жулики или лихоимцы, пытающиеся Кораном прикрыть какое-нибудь темное дело… Да мало ли кого можно было встретить тут.

Суд заседал с утра до позднего вечера.

Первым из судей появлялся маленький дряхлый Хакяша-хаджи. Он подходил, стуча палкой, толпа перед ним расступалась, и, провожаемый взглядами, он подымался по скрипучей лестнице в просторную комнату, убранную коврами, с небольшим столиком посредине. Судья садился к столику и ждал.

В открытые окна несся колокольный звон расположенной вблизи русской церкви. Хаджи недовольно морщился. Звон утихал — хаджи успокаивался, опять слышался звон — и хаджи опять начинал корчиться, как будто сидел не на ковре, а на муравейнике.

Второй судья, Аша, неграмотный, беззлобный старик, едва переступив порог, уже начинал кивать головою, — будто выслушивал жалобщика и подтверждал достоверность его показаний. На самом же деле Аша никогда ничего не слушал и во всех случаях лишь назидательно произносил: «Забудешь аллаха — дорога твоя от этого не станет красивой». И каждый подсудимый понимал это выражение как вывод суда по его делу, хотя сам Аша давно забыл, когда и по какому поводу он в первый раз произнес эту фразу.

— Салям алейкум, хаджи!

— Алейкум салям, Аша. Закрой окна, — утомленно, слабым голосом попросил хаджи.

— Не будет ли тебе душно, хаджи?

— Нет, не будет душно. Наоборот, правоверным станет легче дышать.

— Видит аллах, ты, как всегда, прав, хаджи… А вот и Саид.

Главный кадий окружного суда, мулла Саид, возвысившийся до столь высоких степеней, вошел не торопясь, с достоинством, приличествующим званию.

Еще на улице жалобщики встретили его почтительными приветствиями и направились вслед за ним. Каждый мог прийти и принять участие в разборе дел суда.

Главный кадий поздоровался и занял свое место за столиком, на котором лежала толстая книга Корана, переплетенная в кожу. Он довольно долго отдыхал, и Хакяша-хаджи с Аша, сидя по сторонам, терпеливо ждали обычного приглашения начинать разбирательство дел.

Тишина взволнованного ожидания царила в комнате. Вместе с главным кадием сюда как бы вошел самый дух аллаха; всякий приговор — будь он мягкий или жестокий, понятный или непонятный — будет приговором самого аллаха. Ведь аллахом подсказано решение, подкрепленное соответственным стихом Корана. И кому же доступно это высокое откровение, если не самому ученому, мудрейшему и справедливому человеку. Этот человек сейчас, опустив старческие веки, с трудом переводил дыхание после утомительного подъема по лестнице.

Новая должность нравилась Саиду, доверие, оказанное ему верховным кадием, льстило его самолюбию. И нужно отдать старику должное, он легко вошел в новую роль, умел придать несложным процедурам шариатского суда известную строгость и торжественность.

Не полагалось никаких секретарей, не велось никаких записей. Священная мудрость Корана, рука кадия, положенная на книгу, заветный стих, подкрепляющий решение суда, — вот и все. Но внушительные седины старца кадия, его морщины и холеная борода, неторопливая речь, утомленно-пытливый взгляд слезящихся глаз — все это производило впечатление на простых людей. Утверждая Саида окружным кадием, Казгирей Матханов хорошо взвесил свое решение. Учреждение шариатского суда, как мы знаем, было самым серьезным оружием в борьбе за влияние на мусульман, за осуществление идеалов шариатизма…

Умный мулла понимал свою роль и умел видеть далеко, что и нужно было Матханову, который не раз напоминал, как важно теперь привлечь на свою сторону карахалка и восстановить в народе доверие к духовному суду.

Саид уже разбирал первое дело. Его густой басистый голос звучал, как всегда, торжественно. Перед судьями стоял ответчик — низкорослый человек, пожилой, седеющий, но с глазами плутоватыми и молодыми.

— Так ты утверждаешь, что аллаху было угодно это и вы разошлись с женой? — переспрашивал Саид ответчика. — Зачем же в таком случае при разделе ты обидел жену? Разве к этому призывает тебя аллах?

— Я все делил, как она сама того желала, все поровну, — оправдывался ответчик.

— Так ли это? — обратился Саид к пострадавшей женщине.

Та заговорила горячо, со слезами на глазах:

— Праведные судьи, лжет он. Мне он не дал ничего…

— Что же вы делили? — опять обратился Саид к мужу.

— А что делили? Корова-морова — кукуруза-мукуруза… Все пополам — одному корову, другому морову, одному кукуруза, другому мукуруза… Хотел бы я еще разделить с нею свою головную боль.

— Да, похоже на то, что все поделили чест- но, — проговорил Саид, делая вид, будто всерьез принял непочтительную шутку ответчика.

— Ничего лишнего я себе не оставил, — не без наглости повторил ответчик.