Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

В сентябре 1893 года отец Анатолий в последний раз посетил Шамордино, — служил, все осмотрел, всех обласкал и утешил. А в октябре вышел в последний раз в окружающий скит лес, немного походил, поглядел на монастырь и сказал: «Прощай, Оптина!». Затем, как бы к разумным, обратился к соснам: «Сколько вы переслушали звону, сколько раз видели великих старцев, проходивших здесь возле вас!»364

. 15 декабря отец Анатолий келейно принял постриг в схиму. Он уже не вставал с кресла. Ему служили, по благословению преосвященного, шамординские сестры. Он всех принимал, со всеми прощался. Получил телеграммы от Великого князя Константина Константиновича и отца Иоанна Кронштадтского… 25 января 1894 года он, будучи в полузабытье, благословил читать отходную, провозгласив: «Благословен Бог наш!». Во время чтения с миром отошла ко Господу его любвеобильная душа. Гроб его простоял ночь в скитском храме Иоанна Предтечи, а потом был перенесен братией в монастырь, где были совершены панихиды и отпевание. Место последнего упокоения старца Анатолия — между Введенским и Казанским соборами.

Еще во время болезни отца Анатолия, в конце 1893 года, по желанию всей братии настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий представил на усмотрение преосвященного иеросхимонаха Иосифа на должности духовника и скитоначальника, что и было утверждено указом консистории от 25 марта 1894 года. Отец Иосиф (Литовкин) стал духовником и шамординских сестер. Слепая шамординская игуменья мать Евфросиния после старца Амвросия стала полностью доверять отцу Иосифу. Сама опытная наставница (бывшая на восемь лет старше отца Иосифа), она во всем относилась к преемнику старца Амвросия, ездила к нему, писала — сама, ощупью, карандашом по линейке. Он же навещал сестер в Шамордине дважды в год — Петровским и Успенским постами. Каждый его приезд длился лишь один день: к вечеру, как бы ни было поздно, он уезжал в Оптину. За несколько уже лет до кончины он совсем перестал бывать в Шамордине: не позволяли недуги, месяцами не выпускавшие его за порог келии.

Старчествовать отец Иосиф начал сразу после кончины отца Амвросия (отчасти, по его благословению, и при жизни его). «Дух старца Амвросия и Макария воскрес в лице отца Иосифа, — говорится в житии последнего, — хотя последний, конечно, имел и свои индивидуальные свойства; но он во всех своих взглядах, поступках и решениях был так проникнут духом своего великого учителя, что действительно становился как бы его отражением. И это-то именно и было дорого в нем, особенно первое время. Для той любви, веры, преданности, какие имели все к старцу отцу Амвросию, было слишком тяжело отдаться другому наставнику. И только одно сознание и уверенность, что отец Иосиф скажет именно то, что сказал бы отец Амвросий, что он решит вопрос непременно так, как решил бы его покойный старец, что от него услышишь наставление, которое он сам некогда принял от старца, это духовное единение, эта, так сказать, видимая, осязательная преемственность великого дара старчествования, — все это и влекло к нему, и сближало с ним постепенно. Даже наружность отца Иосифа стала походить на отца Амвросия, и это чисто внешнее обстоятельство сказывалось в душе духовных чад почившего старца; его таинственное духовное присутствие ощущалось всеми, и нередко, когда старец отец Иосиф выходил на общее благословение, слышались возгласы: “Да это точно сам батюшка Амвросий!..”»365

.

Он любил вспоминать о старце Амвросии, но часто свой рассказ вдруг обрывал на полуслове, так волновали его эти дорогие воспоминания. Привыкнув несколько десятилетий быть под надежной духовной защитой батюшки, отец Иосиф, однако, не растерялся после его кончины, а твердо понес бремя старчества. Лишь иногда в беседах с самыми близкими людьми открывались признаки его внутренних искушений. Однажды на замечание, что в прошлом было у него, вероятно, много скорбей, он со вздохом сказал: «Какие скорби при батюшке, — я их никогда не чувствовал, а вот теперь…» — и, не закончив фразы, он грустно задумался.

Угнетаемый недугами, он, как и старец Амвросий, укреплялся душой и выходил на свое старческое благодатное делание в 8 часов утра, и оно, с небольшим перерывом на обед и отдых, длилось до 8 часов вечера, а иногда и позже. Летом в час отдыха он выходил ненадолго в лес и за ним шла целая толпа людей. Старец садился где-нибудь в удобном месте и отвечал на вопросы. Так, трудясь, он дышал лесным воздухом… Хорошо знавшие его духовные его чада замечали многие детали его аскетической жизни (и рассказали потом в назидание другим). Как он, имея уже нездоровый желудок, ходил на общую трапезу. Как носил долго один и тот же подрясник. Как мало спал, не употреблял совсем вина (даже как лекарство), как не тратил зря ни минуты времени, как никому и никогда не отказывал в приеме, относясь при этом одинаково ко всем — бедным и богатым, простым и образованным.