Верую…

А прямоту и принципиальность, о которых пишет Наталия Сергеевна, можно обнаружить почти на каждой странице стенографически записанных показаний Хабалова (которых у меня под рукой лежит сейчас больше пятидесяти машинописных листов). Однако, чтобы лучше почувствовать эту прямоту и благородство, не мешает перечитать и остальные показания, данные Чрезвычайной следственной комиссии бывшими министрами, генералами и другими деятелями царского режима. Нет, не все, но большинство из них ведут себя самым гнусным образом: юлят, лицемерят, подлаживаются к тому тону, который задает председатель комиссии. Многие хнычут, жалуются на болезни, на трудности тюремного быта. Несколько лучше ведут себя военные, но и из них далеко не все. Например, военный министр генерал Беляев на допросе разрыдался, умолял освободить его из-под стражи.

Беляев плачет: — Извините, я так взволнован… так взволнован… Послушайте, — меня нужно освободить из крепости! Я вас покорнейше прошу! Я даю вам честное слово… хотите, я подписку дам, что я ни с кем не буду разговаривать по телефону.

Ненавистный народу министр внутренних дел Протопопов, колоритнейшая, какая-то достоевско-гоголевская фигура, сам признает, что в своих показаниях он «пытался увильнуть»… При этом он не задумываясь топит всех, кто подвернется под руку, в том числе и Хабалова. И тоже ссылается на скверное здоровье:

— Я, должно быть, не совсем здоров, у меня невралгия и продолбление черепа. У меня истерия… полная истерия. Я слышу звуки… слышу какие-то голоса…

А князь Голицын, недавний председатель совета министров, желая подольститься к комиссии, говорит о своей последней встрече с этим Протопоповым:

— Я с ним даже не простился…

Хабалов никого не топит, ни от кого не открещивается, не отрекается, ни на кого не сваливает вину, ни о ком не отзывается дурно. Говорит он не очень гладко, без той витиеватой затейливости, с какой изъясняются его соседи по камерам, привыкшие к думской трибуне, к выступлениям в Государственном совете, к всеподданнейшим докладам. Но всему, о чем рассказывает Хабалов, веришь. Именно потому почти все, о чем он говорит, интересно.

Желая опять-таки подладиться к новому начальству, почти все допрашиваемые выражаются так: «бывший царь», «бывший император», «бывшая царица»…

Хабалов во всех случаях именует свергнутого монарха, на верность которому он давал присягу, «государь император» или «его величество».

Это вызывает к нему уважительное и даже почтительное отношение со стороны членов комиссии, которые сами-то говорят «бывший царь» или «бывший носитель верховной власти».

Но — вернемся к допросу.

52. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДОПРОСА

«Председатель. Благоволите продолжить ваши объяснения.

Хабалов. Нужно сказать, что каждый вечер у меня собирались все начальники участков военной охраны, докладывали, что происходило в течение дня, и затем принималось решение, что делать на завтра… Так и на этот раз. К десяти часам должны были собраться начальники участков, командиры запасных батальонов для получения распоряжений на завтрашний день.

Председатель

. Это было 25 февраля?

Хабалов. Совершенно верно. Как раз через час после получения телеграммы от государя они должны были собраться. Когда все собрались, я прочел им телеграмму…..

Председатель. Вы сейчас нам точно передали текст этой телеграммы?..

Хабалов. Я думаю — точно. Позвольте повторить еще раз: „Повелеваю завтра же прекратить беспорядки в столице, недопустимые во время тяжелой войны с Германией и Австрией. Николай“.

Председатель. Скажите, генерал, эта телеграмма была передана по телеграфу или по радиотелеграфу?

Хабалов

. По телеграфу. Очевидно, по прямому проводу из Ставки…

Председатель. Вы не знаете, где был приемный аппарат этого прямого провода?

Хабалов. Я думаю, что он был в Главном штабе, потому что ее мне принесли или из Главного штаба, или из Генерального штаба.

Председатель. Значит, это не была радиотелеграмма?

Хабалов. Нет, нет! Она напечатана на Юзе, а на Юзе есть прямые провода…

Председатель. Пожалуйста, продолжайте.