Вервольф

Эван вздохнул и начал рассказывать ей о том, как он встретился с ее мамой, в тысячный или миллионный раз – то ли на него так подействовало виски, то ли он знал, что Данни всегда с удовольствием слушает эту историю.

– Мы выбрались из ущелья и стали убегать, но немцы не отставали. Они были повсюду. Мы прятались, где могли, и понемногу пробирались к нашим. И таки дошли. Потом мы обо всем доложили и нас отправили на поправку. Мака – в какой-то госпиталь в Париже, а меня – в Англию, лечить раненую руку. Там-то я и встретил Даниэль. Она была настоящей красавицей – совсем как ты – и примерно такого же возраста. Работала медсестрой в госпитале. Ей пришлось бежать из Франции, когда проклятый Виши решил поцеловать фашистам задницу. Бедненькая, работать приходилось не покладая рук, раненых было несметное множество – из северной Африки, из Европы. Так я стал ее пациентом.

– Я рассказывала Ричарду о том, как вы познакомились с мамой и полюбили друг друга, – призналась Данни. – И он утверждает, что это очень часто встречающееся явление, когда пациент влюбляется в свою медсестру.

Харди серьезно посмотрел на дочь.

– Ну и что ты ответила на это?

– То, что вы действительно глубоко любили друг друга и не подходите в качестве примера для его книжек по психологии.

Эван привлек к себе Данни и нежно обнял, благоразумно решив промолчать по поводу этого всезнайки Ричарда, чересчур начитанного сукиного сына.

Она листала страницы альбома дальше. Возвращение в Штаты, он – худой, как щепка, с покалеченной рукой. Не удивительно, что худой, ведь приходилось одновременно вечером – учиться в колледже, днем – работать в издательстве "Ландерманн", еще и заботиться о молодой жене. Даниэль тоже пришлось устроиться на работу, а свободное время она посвящала улучшению своего английского. Это было трудное, но счастливое время.

Он постепенно продвигался по служебной лестнице. Когда умерла Даниэль, он занимал должность заместителя редактора. Когда Данни исполнилось восемь, стал главным редактором. Дела пошли лучше и через год он смог купить дом на побережье для отдыха летом. Дочери было пятнадцать, когда стал вице-президентом компании "Ландерманн". Он измерял вехи своей жизни годами Данни...

Она чувствовала его любовь, отвечала таким же чувством и, как могла, старалась облегчить нелегкую жизнь отца. В одиннадцать лет Данни уже покупала все продукты и готовила завтраки, в тринадцать – вела все домашнее хозяйство и оплачивала счета. Она стирала для него, баловала вкусными блюдами и плакала вместе с ним на могиле мамы... Она просто очень любила своего отца.

* * *

Хайклиф безнадежно проигрывал Саттону. Нападающие ползали по полю, как беременные тараканы, мяч валился у них из рук, а защита зияла огромными дырами, которые умело использовали форварды Саттона. Через полчаса после начала игры счет не оставлял надежды на то, что Хайклифу при такой игре удастся уйти от поражения.

Еще через несколько минут Харди потерял всякий интерес к матчу и думал только о том, как ему отлучиться в туалет, расположенный под трибунами.

– Ты что, стала такой заядлой болельщицей американского футбола? – спросил он у подпрыгивающей рядом от волнения дочери.

– Приходится. В нашей команде играет несколько человек из моих групп, – ответила она.

– Надеюсь, что хоть историю они знают лучше, чем умеют гонять мяч, – буркнул он и поднялся с места. – Я сейчас приду. По естественным надобностям, как говорят... Принести тебе еще один хот дог?

– Нет, спасибо, папа, я не голодна, – ответила Данни, напряженно наблюдая за игрой.

Эван протиснулся между рядами сидений, спустился в тоннель, нашел туалет и со злостью прочитал на закрытой на замок двери табличку "ремонт". Что же делать? Не станешь же в его возрасте и положении пристраиваться прямо к стенке, к тому же здесь полно полиции. Придется пробираться к другому туалету, в тоннеле другого сектора.

Но ситуация неожиданно усложнилась тем, что другой тоннель оказался под трибунами, забитыми дико орущими болельщиками Саттона. Однако выбора не оставалось. Эван поглубже надвинул шляпу на глаза, как будто в нем могли признать сторонника Хайклифа, засунул руки в карманы и решительно зашагал по территории противника, направляясь к туалету.

Ему уже приходилось в прошлом бывать на вражеской территории.

Он вспомнил день высадки во Франции, ночное десантирование, рывок вытяжного фала, раскрывающиеся в темноте купола боевых друзей. У него замирало сердце, когда казалось, что у кого-то из них парашют раскрывается слишком поздно. Тогда его больше страшила смерть подчиненных, чем своя собственная. Как-то капитан Эрскин сказал ему за стаканчиком виски: "Эван, именно потому, что ты больше думаешь о своих солдатах, а не о себе, из тебя и вышел хороший офицер". В последнем, впрочем, Харди совсем не был уверен, ведь ему так и не удалось спасти своих людей в бою у крепости, когда на них напали те страшные звери. Иногда он ощущал вину за то, что сам остался в живых, а его солдаты погибли...