Весь апрель никому не верь

– Я учусь… я жду, когда стану самостоятельным. Наверное, у него, у этого человека есть квартира. Эльке надоело жить в кухне…

– Не думаю. (Матвей действительно так не думал.) Она не корыстная.

– Тогда почему? Что у него может быть лучше, чем у меня? – Робик покраснел, это было видно даже в свете фонаря.

– Ты ждал самостоятельности, а она устала ждать.

– Они разведутся, – уныло пробормотал Робик. – Элька не могла меня разлюбить.

– Не могла.

– Правда?..

– Она тебя любит, – удостоверил Матвей, чтобы утешить друга, но в душе был не очень уверен.

В безлюдном дворе даже мальчишки не гоняли в футбол. Впрочем, им помешал бы снег, и вечер стоял уже поздний. Только возле Снегурочки под фонарем танцевал какой-то пьяный. Друзья минут двадцать курили и разговаривали, сидя на бордюре песочницы, и все это время мужчина танцевал, а когда поредевшие хлопья превратились в ювелирную сыпь, стало видно, что он нездешний – люмпенского типа старик в валенках и просаленных ватных штанах.

Местные алкоголики были известны, Бомжовку вроде бы давно сровняли с землей – откуда он взялся? Его танец можно было снять на видео как наглядное пособие для будущих врачей наркологических клиник. Делая неуклюжие круги, старик с медвежьей грацией подступал к Снегурочке и неглубоко кланялся, насколько позволяла ему радикулитная, должно быть, спина, поднимал руку ладонью вверх, но, так и не коснувшись снежной девушки, в полном восторге пускался в новый черепаший круг.

Безумный и счастливый, старик не заметил их, стоящих поодаль. В траченном годами и пьянством облике выразительно вырисовывался путь человека, отпахавшего трудное поле, полное репья и ямин, и доживающего свои последние белые горячки. Ажурные хлопья тихо падали на жутковатое лицо, осиянное фонарем и беззубой улыбкой – черной и все-таки блаженно-светлой. Поворачиваясь в очередной раз, он, наконец, углядел Матвея и Робика и радостно замахал руками. Приблизился, перебирая заплетающимися ногами: «Табачку не найдется?» Робик отдал ему пачку «LM». По иссеченному морщинами лицу старика текли слезы – таял снег, сумасшедшие глаза улыбались. Спасибо, спасибо… Через минуту он забыл обо всем и вновь церемонно поклонился той, кого его галлюциногенная память наделила бо́льшим смыслом, чем преходящих людей.

– Женщина, – усмехнулся Робик. – Любовь.

Два этих слова были шире и значительнее монолога.

– Я подожду Эльку. Она ко мне вернется.

– Совсем недавно ты ее ненавидел, – напомнил Матвей. – А себя считал свиньей.

Катнув попавший под ногу камешек, Робик посвистел в усы и спокойно сказал:

– Я и есть свинья, потому она от меня и сбежала. Иногда я бываю такой свиньей, что сам себе удивляюсь. Я обидел Эльку, но я люблю ее, понимаешь? Люблю и всю жизнь буду любить.

Чего тут понимать. Матвей всегда это знал.

Назавтра Робик уехал, а кто-то поджег дверь Кикиморовны. Пожара не было, но она, задыхаясь, шкандыбала туда-сюда по площадке в клубах вонючего дыма и под неумолкаемое возмущение внука Эсмеральды грозила всем подряд «заявами» в милицию, санкциями жилищного комитета и карой Господа Бога. «Акт терроризма», по ее версии, совершили «жеребцы».

Дым быстро рассеялся, и Матвей обнаружил под дверью старухи спичечный коробок с взрывчатым веществом. Расстроенная тетя Гертруда убедила поговорить с пострадавшей. Матвей битых полчаса втолковывал Кикиморовне, что не они подбросили «бомбу». Мы – серьезные взрослые мужчины, а во дворе подросли другие дети… Стараясь быть предельно осторожным в словах, он пообещал произвести небольшое расследование, следить за мальчишками, поставить вопрос о подъездной двери с домофоном на собрании жильцов, и достиг компромисса, а затем – небывалых высот дипломатии. Старуха успокоилась, по крайней мере, не замахивалась клюкой и – фантастика! – поверила в загадку тысячелетия с подложенным коробком.

Матвей не сомневался в причастности Робика к происшествию, из-за чего уши горели как свежевыдранные. Фокус был прекрасно знаком троице со времени «лагерных» экспериментов. Пугающий, но безопасный дым без огня вызывался с помощью фотографического фиксажа и таблеток гидроперита. После реакции в закрытом коробке оставалась слизь, похожая на тухловатый яичный белок… Матвей вдруг подумал, что не кто иной, как Робик, подложил презерватив «с соплями» в сумку Наде Великановой. «Иногда я бываю такой свиньей, что сам себе удивляюсь».

Нет, Матвей не осуждал друга. Кто он такой, чтобы кого-то осуждать? И все же не мог понять его, хотя, казалось, всегда понимал. Мелкая пакость и Робик?! Да вы что! Матвей доверял ему больше, чем себе, у него даже мыслей недостойных насчет Робика не возникало. А друг, получается, пользовался этой безоглядной верой.

Неприятные размышления об однобокой непогрешимости их товарищества достали Матвея. Не выдержав, он позвонил Робику перед сном и сразу выпалил:

– У тебя что – пуля в голове?! Ты зачем Кикиморовну взорвал?

– Здорово бабахнуло, да?! – радостно закричал Робик…