Весь Булгаков

Лежит в гробу на красном постаменте человек. Он желт восковой желтизной, а бугры лба его лысой головы круты. Он молчит, но лицо его мудро, важно и спокойно. Он мертвый. Серый пиджак на нем, на сером красное пятно – орден Знамени[483]. Знамена на стенах белого зала в шашку – черные, красные, черные, красные. Гигантский орден – сияющая розетка в кустах огня, а в середине ее лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание человек.

Как словом своим на слова и дела подвинул бессмертные шлемы караулов, так теперь убил своим молчанием караулы и реку идущих на последнее прощание людей.

Молчит караул, приставив винтовки к ноге, и молча течет река.

Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда.

Уходит, уходит река. Белые залы, красный ковер, огни. Стоят красноармейцы, смотрят сурово.

– Лиза, не плачь. Не плачь… Лиза…

– Воды, воды дайте ей!

– Санитара пропустите, товарищи!

Мороз. Мороз. Накройтесь, накройтесь, братишки. На дворе лютый мороз.

– Батюшки? Откуда же зайтить-то?!

– Нельзя здесь!

– Порядочек, граждане!

– Только выход. Только выход.

– Товарищ дорогой, да ведь миллион стоит на Дмитровке! Не дождусь я, замерзну. Пустите? А?

– Не могу, – очередь!

Огни из машины на ходу бьют взрывами. Ударят в лицо – погаснет.

– Эй! Эгей! Берегись! Берегись! Машина раздавит. Берегись!

Горят огненные часы.

Приключения покойника

– Кашляните, – сказал врач 6-го участка М.-К.-В. ж. д.

Больной исполнил эту нехитрую просьбу.

– Не в глаза, дядя! Вы мне все глаза заплевали. Дыхайте.

Больной задышал, и доктору показалось, что в амбулатории заиграл граммофон.

– Ого! – воскликнул доктор. – Здорово! Температура как?

– Градусов 70, – ответил больной, кашляя доктору на халат.

– Ну, 70 не бывает, – задумался доктор, – вот что, друг, у вас ничего особенного – скоротечная чахотка.

– Ишь как! Стало быть, помру?

– Все помрем, – уклончиво отозвался медик. – Вот что, ангелок, напишу я вам записочку, и поедете вы в Москву на специальный рентгеновский снимок.

– Помогает?

– Как сказать, – отозвался служитель медицины, – некоторым очень. Да со снимком как-то приятнее.

– Это верно, – согласился больной, – помирать будешь, на снимок поглядишь – утешение. Вдова потом снимок повесит в гостиной, будет гостей занимать: «А вот, мол, снимок моего покойного железнодорожника, Царство ему Небесное!» И гостям приятно.

– Вот и прекрасно, что вы присутствия духа не теряете. Берите записочку, топайте к начальнику Зерново-Кочубеевской топливной ветви. Он вам билетик выпишет до Москвы.

– Покорнейше благодарю.

Больной на прощанье наплевал полную плевательницу и затопал к начальнику. Но до начальника он не дотопал, потому что дорогу ему преградил секретарь.

– Вам чего?

– Скоротечная у меня.

– Тю! Чудак! Ты что ж, думаешь, что у начальника санатория в кабинете? Ты, дорогуся, топай к доктору.

– Был. Вот и записка от доктора на билет.

– Билет тебе не полагается.

– А как же снимок? Ты, что ль, будешь делать?

– Я тебе не фотограф. Да ты не кашляй мне на бумаги.

– Без снимка, доктор говорит, непорядок.

– Ну, так и быть, ползи к начальнику.

– Драсьте. Кхе… кх!.. А кха, кха!

– Кашляй в кулак. Чего? Билет? Не полагается. Ты прослужил только два месяца. Потерпи еще месяц.

– Без снимка помру.

– Пойди на бульвар да снимись.

– Не такой снимок. Вот горе в чем.

– Пойди потолкуй с бухгалтером.

– Здрасьте.

– Стань от меня подальше. Чего?

– Билет. За снимком.

– Голова с ухом! У меня касса, что ль? Сыпь к секретарю.

– Здра… тьфу. Кха. Ррр!..

– Ты ж был у меня уже. Мало оплевал? Иди к начальнику.

– Здравия жела… кха… хр…

– Да ты что, смеешься? Курьер, оботри мне штаны. Катись к доктору!

– Драсьти… Не дают!

– Что ж я сделаю, голубчик? Идите к начальнику.

– Не пойду… помру… Урр…

– А я вам капель дам. На пол не падай. Санитар, подними его.

Через две недели

– С нами крестная сила! Ты ж помер?!

– То-то и оно.

– Так чего ты ко мне припер? Ты иди, Царство тебе Небесное, прямо на кладбище!

– Без снимка нельзя.

– Экая оказия! Стань подальше, а то дух от тебя тяжелый.

– Дух обыкновенный. Жарко, главное.

– Ты б пива выпил.

– Не подают покойникам.

– Ну, зайди к начальнику.

– Здрав…

– Курьеры! Спасите! Голубчики родненькие!!

– Куда ты с гробом в кабинет лезешь, труп окаянный?!

– Говори, говори скорей! Только не гляди ты на меня, ради Христа.

– Билетик бы в Москву… за снимком…

– Выписать ему! Выписать! Мягкое место в международном. Только чтоб убрался с глаз моих, а то у меня разрыв сердца будет.

– Как же писать?

– Пишите: от станции Зерново до Москвы скелету такому-то.

– А гроб как же?

– Гроб в багажный!

– Готово, получай.

– Покорнейше благодарим. Позвольте руку пожать.

– Нет уж, рукопожатия отменяются!

– Иди, голубчик, умоляю тебя, иди скорей! Курьер, проводи товарища покойника!

Псалом

Первоначально кажется, что это крыса царапается в дверь. Но слышен очень вежливый человеческий голос:

– Можно зайти?

– Можно, пожалуйте.

Поют дверные петли.