Весь Герберт Уэллс в одном томе

Государи приходили и уходили; на смену Людовику XIV пришел бабник Людовик XV, после него — глуповатый слесарь-любитель Людовик XVI. Петр Великий уступил место череде императриц; династия Габсбургов после Карла V, как в Австрии, так и в Испании, превратилась в последовательность толстых губ, некрасивых подбородков и всяческих предрассудков; дружелюбная подлость Карла II превращала в пародию его же претензии. Неизменными и надежными оставались лишь секретари министров иностранных дел и воззрения людей, которые докладывали о делах государства. Министры поддерживали преемственность политики в те дни, когда их монархи «отдыхали», а также в интервалах между уходом одного монарха и приходом другого.

И вот мы видим, как государь в представлениях людей становился менее важным, чем государство, главой которого он являлся. Все меньше и меньше мы узнаем о хитрых планах и амбициях короля Такого-то и все больше — о «планах Франции» или «амбициях Пруссии».

И в эпоху, когда религиозная вера была в упадке, мы видим, как люди стали проявлять новоявленное и вполне конкретное верование в эти персонификации. Эти громадные расплывчатые фантазии — «державы» — незаметно проникли в европейскую политическую мысль и в конце XVIII и в XIX вв. стали полностью в ней доминировать. Они доминируют в ней и до нынешнего времени. Европейская жизнь номинально оставалась христианской, но поклоняться единому Богу в духе и истине — означает принадлежать к единому сообществу таких же почитателей этого Бога. Но в реальной жизни Европы этого не происходило. Она всецело отдалась поклонению этой странной мифологии государства. Этим верховным божествам — единству «Италии», гегемонии «Пруссии», славе «Франции» и историческому предназначению «России» — она принесла в жертву целые поколения несостоявшегося единства, мира и процветания, а также жизни миллионов людей.

Рассматривать племя или государство как, своего рода, человеческое существо — является очень давней склонностью человеческого разума. Библия насыщена такими персонификациями. Иудея, Эдам, Моав, Ассирия фигурируют в древнееврейских священных писаниях как живые люди; иногда невозможно распознать, что имеет в виду древнееврейский автор — страну или личность. Это явно примитивная и упрощенная тенденция. Но в том, что касается современной Европы, она возвращается вновь.

Во времена идеи христианского мира Европа ушла далеко по пути объединения. И если такие племенные образования, как Израиль или Тир действительно представляли некую общность крови, некое единообразие типа и интересов, — европейские государства, которые возникли в XVII и XVIII веках, были объединениями полностью искусственными. Россия, по сути дела, была совокупностью совершенно разнородных элементов: казаков, татар, украинцев, московитов и, после правления Петра, эстонцев и литовцев. Франция Людовика XV включала в себя германский Эльзас и недавно ассимилированные регионы Бургундии; она была тюрьмой для угнетенных гугенотов и каторгой для крестьян. В Британии Англия несла на себе груз владений Ганноверской династии в Германии, а также Шотландию, глубоко чуждых валлийцев и враждебных католиков-ирландцев. Такие государства, как Швеция, Пруссия и в еще большей степени Польша и Австрия, если рассматривать их в серии исторических карт, — сжимаются, расширяются, выбрасывают отростки и бродят по карте Европы, словно амеба под микроскопом…

Очень медленно мир начинает понимать, насколько глубоко косвенное обучение окружающей действительностью может быть дополнено, видоизменено и исправлено с помощью позитивного обучения, литературы, дискуссий и правильной критики практического опыта. Реальная жизнь простого человека — это его повседневная жизнь, его маленький круг привязанностей, страхов, страстей, вожделений и творческих импульсов. И только тогда, когда он воспринимает политику как нечто жизненно важное, влияющее на сферу его личной жизни, он неохотно о ней задумывается.

Вряд ли будет преувеличением утверждать, что простой человек старается думать о политических делах как можно меньше и перестает думать о них, как только это становится возможным. И только очень любознательные и неординарные умы, которые по примеру или благодаря образованию обрели научную привычку пытаться узнать почему, или умы, потрясенные какой-либо общественной катастрофой и поднявшиеся до широкого понимания опасности, будут критически воспринимать правительства и органы власти, даже если они не вызывают у них непосредственного раздражения. Обычное человеческое существо, не возвысившись до такого понимания, с готовностью будет принимать участие в любых происходящих в этом мире коллективных действиях и с такой же готовностью будет воспринимать любую формулировку или символику, соответствующую его смутному стремлению к чему-то большему, чем его личные дела.