Весь Мегрэ. Том 1

И никто не удивлялся, что через несколько часов появлялся официант из пивной «Дофин» с бутербродами и пивом.

Здесь же провожать взглядом Мегрэ и его попутчика, когда они шли по темной улице, было некому.

— Подождите, пожалуйста, минутку. — Комиссар зашел в полную странных запахов бакалею, купил серого табаку и спички.

— Да, и пачку папирос. Лучше даже две.

В банке на витрине были слипшиеся конфеты, которые в детстве он очень любил, но сейчас купить не решился. По пути Альбер Форлакруа молчал, явно стараясь держаться непринужденно.

Ограда мэрии, двор, потом кабинет: тепло, в темноте светится раскаленная печка.

— Заходите, Форлакруа. Располагайтесь.

Мегрэ зажег свет, снял пальто и шляпу, подбросил в печку угля и несколько раз обошел вокруг комнаты; по его лицу пробегали отблески беспокойства. Он ходил взад и вперед, посматривал то туда, то сюда, переставлял с места на место вещи, курил, что-то ворчал себе под нос, словно ожидал чего-то, а оно не появлялось. Для него этим «чем-то» было чувствовать себя: в своей шкуре, как он любил выражаться, чтобы избежать слова «вдохновение».

— Садитесь. Можете курить.

Он подождал, когда Форлакруа, по деревенской привычке, достанет папиросу прямо из распечатанной пачки, лежавшей у него в кармане куртки, дал ему прикурить, потом, прежде чем усесться самому, вспомнил об окошке в сарае, через которое он совсем недавно наблюдал за двумя мужчинами. Взглянул на окно своего кабинета, решил закрыть ставни, но не смог распахнуть окно и ограничился тем, что спустил пыльные шторы.

— Ну вот! — вздохнул он и с явным удовлетворением уселся. — Что скажете, Форлакруа?

«Карусель», как говорили на набережной дез Орфевр, началась. Альбер держался настороженно. Откинувшись слегка назад, поскольку ноги у него были слишком длинны для стула, на котором он сидел, молодой человек смотрел на комиссара и даже не пытался скрыть злость.

— Это вы вызвали мою мать? — после минутного молчания спросил он.

Значит, он видел, как она вылезала из машины или садилась в нее. Видел он и голландца Хораса Ван Ушена.

— Допросить вашу мать было необходимо, — ответил Мегрэ. — Она сейчас в Ларош-сюр-Йон, где пробудет несколько дней. Может быть, вы сумеете ее повидать?

Уставившись на парня, комиссар подумал: «Насколько ты, мой мальчик, ненавидишь отца или того, кто им считается, настолько же безрассудно ты обожаешь мать». И без всякого перехода осведомился:

— Во время последней встречи она призналась, что Форлакруа вам не отец, не так ли?

— Я это уже знал, — буркнул Альбер, глядя на свои сапоги.

— И могу поспорить: уже давно. Сколько же вам было лет, когда вы сделали это открытие? Вам, наверно, было тяжело?

— Напротив!

— Вы ненавидели судью Форлакруа, еще не зная об этом?

— Я его не любил.

А парень осторожен! Взвешивает каждое слово, как крестьянин на ярмарке, и каковы бы ни были его чувства, не горячится, — наверное, знает, что легко входит в раж.

— Так сколько же вам было лет?

— Около шестнадцати. Я тогда учился в люсонском лицее. Меня на несколько дней забрали оттуда. Отец, то есть Форлакруа, пригласил из Парижа знаменитого врача. Сначала я подумал, что для сестры, но оказалось, что и для меня тоже.

— Ваша сестра уже была… необычной?

— Не совсем такая, как все.

— А вы?

Альбер вздрогнул и посмотрел комиссару в глаза.

— Никто никогда не говорил мне, что я ненормальный. В лицее я учился отлично. Врач осматривал меня несколько часов, делал всякие анализы. Судья стоял позади, беспокоился, возбужденно говорил о чем-то мне непонятном. Что-то упоминал о группах крови — группе А, группе Б. Потом в течение нескольких дней с нетерпением ждал результатов анализов, и когда пришел ответ на бланке парижской лаборатории, судья посмотрел на меня холодно, с ледяной улыбкой, словно скинул наконец с плеч большую тяжесть. — Альбер говорил медленно, взвешивая каждое слово. — В лицее я расспросил старших ребят. Узнал, что у ребенка та же группа крови, что у одного из родителей, и что в некоторых странах это доказательство принимается судом при установлении отцовства. Значит, моя кровь имела другую группу, чем кровь судьи, — заявил он почти с триумфом. — Я хотел сбежать, но у меня не было денег. Меня подмывало уехать к матери, однако адреса ее я не знал, а судья, как только речь заходила о ней, замолкал. Я пошел служить в армию. Когда вернулся, решил жить, как живут здесь все.

— К тому же, ваш темперамент толкал вас к большим физическим нагрузкам, верно? Но скажите, почему вы остались в деревне, где жил судья?

— Из-за сестры. Я снял дом и стал сборщиком мидий. Разыскал судью и попросил отдать мне сестру.

— А он, конечно, отказал!

— Почему вы говорите «конечно»?

Во взгляде Альбера опять сверкнула злоба.

— Потому что судья, похоже, обожает дочь.

— Или ненавидит, — выдавил Альбер сквозь зубы.

— Вы так считаете?

— Меня-то он ненавидит во всяком случае, — ответил парень и вдруг встал. — Какое все это имеет отношение к вашему делу? Вы хотели, чтобы я разговорился, да?

Он пошарил рукой в кармане, но папиросы не нащупал; Мегрэ протянул ему пачку, купленную специально на этот случай.