Весь пламень сердца

Сегодня на торжественном собрании наши отцы и матери рассказывали, как воспитывали их. Темнота, побои и грязь — вот что вспоминают они о своем детстве. Мы счастливы, Сергей Миронович, что живем в светлые колхозные дни.

За ударную работу пионерского отряда мы получили переходящее Красное знамя, которое ни за что не выпустим из наших пионерских рук.

Дорогой Сергей Миронович, мы хотим присвоить твое имя нашему клубу. Мы тебя, Сергей Миронович, хоть где узнаем, у нас в клубе висит твой портрет. Ты на нем очень веселый. И глядя на тебя, нам становится еще радостнее, нам хочется быть такими же стойкими борцами, как ты, Сергей Миронович.

Ждем тебя к нам в гости, а мы к твоему приезду подготовимся на «отлично». Приезжай, тебе у нас понравится.

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Сергей Миронович не торопясь шагал по заметенному снегом проспекту. Он сегодня нарочно отослал машину, чтобы пройтись пешком. Денек был на редкость погожим. Такие не часто выдаются в Ленинграде в начале декабря. К тому же Кирову хотелось обдумать то, что ему необходимо будет сказать в Смольном на совещании. Ведь от него, первого секретаря обкома, ждут ленинградские коммунисты и хозяйственники решающего слова.

Несколько дней назад на Пленуме ЦК партии правительство страны решило с нового года отменить карточки на хлеб, муку и крупы. А ведь новый, 1935 год, не за горами. И это не просто — вдруг объявить продажу хлеба свободной, неограниченной. Тут надо крепко подумать… Зато как радостно сознавать, что эта отмена карточек будет первым шагом страны к изобилию, к новым победам социалистической жизни!..

«Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!» — вырвалось из самого сердца Сергея Мироновича, когда он выступал с речью на XVII партийном съезде в Москве. И может быть, в тот день, 1 декабря 1934 года, шагая по заснеженному проспекту к Неве, он снова ощутил это упрямое и веселое чувство — радостное чувство переполняющей тебя жизни. Может быть, вновь, отстукивая четкие удары, сердце его ликовало: «Жить, жить, жить…» А жить ему оставалось уже совсем немного.

Киров шел задумавшись. И люди, что встречались ему по дороге, теплыми улыбками провожали своего Мироныча…

Но были и другие, враги нашей жизни, враги наших строек. С ненавистью прислушивались они к песням, когда толпы празднично одетых ленинградцев заполняли площади и проспекты в дни первомайских, в дни октябрьских торжеств. И в этот зимний день враг незаметно проник в здание Смольного. Он притаился в коридоре, по которому должен был пройти Киров. Он сжимал в кармане пальто револьвер со взведенным курком…

Но не знал об этом Сергей Миронович. Он шел по улице и думал о предстоящих делах. Он думал о миллионах ленинградцев, которые вместе со всей страной строят социализм, борются и побеждают.

Возле Троицкого моста ждала Сергея Мироновича машина. Шофер Сидор Михайлович Юдин распахнул дверку. Киров поблагодарил, опустился на сиденье и снова задумался. Вспомнился ему далекий сонный Уржум. Как-то в воскресенье он, приютский воспитанник, побежал с другом Саней Самарцевым на Уржумку. В небе — солнце. В сердце — счастье. В руках — удочки… Возле самой реки мальчики услышали голоса. Сидя на берегу, о чем-то спорили двое ссыльных. Они так увлеклись, что не заметили ребят.

— Да, свобода, — горячо говорил один, бородатый, в очках с тонкой серебряной оправой. — Но борьбе за эту свободу надо отдавать весь пламень сердца…

Запомнились тогда Сереже Кострикову эти слова. И вот сейчас, глядя на мелькающие за окошком автомобиля дома, витрины магазинов, глядя на ленинградцев, спешащих по своим делам, Сергей Миронович подумал о том, что борьбе за свободу, за счастье и будущее своей страны отдали пламень своих сердец тысячи, миллионы людей — рабочих, колхозников, ученых, инженеров, строителей…

Какой будет Страна Советов через тридцать лет? Немалый срок — три десятилетия. Через тридцать ему уже будет под восемьдесят. Многовато, Но ведь встречал же он в горных осетинских селениях старцев, которым было далеко за сто!.. Иным перевалило и за сто пятьдесят!.. Шутка ли — полтораста, А тут всего-то восемьдесят. Можно запросто дожить. Можно еще увидеть…

Юдин видел в зеркальце, прикрепленное над лобовым стеклом, что Сергей Миронович улыбается. Он и сам улыбнулся. Потому что, когда улыбался Киров, каждому, кто смотрел на него, хотелось улыбнуться тоже. И еще потому улыбался шофер, что знал — едет Сергей Миронович на важное совещание. Отмена карточек на хлеб. Для всей страны — радость…

В половине пятого Сергей Миронович вошел в Смольный. Быстро поднялся по мраморной лестнице. Свернул в коридор. В пустом, коридоре гулко звучали его шаги. Он взялся за ручку двери кабинета, где шло совещание. И вдруг страшный грохот потряс узкий коридор. И, падая, порывисто обернувшись, угасающим навсегда взглядом, в котором застыли и мука нестерпимой боли и беспомощное, какое-то ребяческое удивление, Киров увидел черный ствол револьвера и яростные, ненавидящие глаза — глаза убийцы…