Весь Валентин Пикуль в одном томе

— Ах, ваше величество… У вас было уже столько поводов наградить меня раньше, но вы этого не сделали, так наградите же меня теперь своим высочайшим помилованием!

Король дал Бисмарку пощечину и нежно поцеловал:

— Ступай же в крепость! И сиди там тихо. Если ты когда-нибудь придешь мне на память, то я тебя, может быть, и выпущу.

— Ваше величество, я исполню приказ. Но что мне делать, чтобы вы вспомнили меня поскорее?

— Примерное поведение, Бисмарк, есть как раз именно то, на что я обращаю свое частое внимание… Ступай! Марш!

Король-солдат отправился на прогулку. Внимание, господа берлинцы, внимание… Если вы успеете, то лучше спрячьтесь! Пора уже знать всем добрым немцам, что Берлин — не Афины, а Спарта; порядок и ранжир солдатской казармы куда как величественнее афоризмов Лейбница. Его величество едет на плац. Прогулка для короля — для народа ревизия. А трость короля — непогрешимый закон. Око короля Пруссии недреманно, как у беркута:

«Вон тот чиновник, показавшийся в окне, с утра дует пиво. С чего он так расточителен? Может, налоги чиновникам повысить?.. Женщины чинно идут на базар, — похвальное усердие! Собачка гадит на улице. Нехорошо. Надо ввести налог на собак… О-о-о, стоит малый на улице и ничего не делает… Какая наглость!»

Король пулей вылетел из коляски:

— Ты кто таков?

— Я стекольщик…

— Мерзавец, кто догадается об этом? Почему ты не работаешь?

— Увы, мой король! Сегодня нет работы. Все стекла в Берлине целы…

Король тростью переколотил стекла в соседних домах.

— Трудись! — сказал. — Нельзя быть праздным, ибо праздность развращает немца… — И он поехал далее, на Потсдам.

Улицы ровные. Деревья замерли в строю. Плац. Красота.

Посреди плаца в Потсдаме — голые — стоят русские великаны. Вологодские, ярославские, рязанские. Капралы ходят с аршинами — ранжируют. Как же отблагодарить Анну Иоанновну за ее подарок? «Жаль Бисмарка! — подумал король. — Добрый он малый, и как бы теперь не избаловался, сидя в крепости, а не в казарме…»

Король вышел на середину. Плац подметен. («Чисто ли?..») — Забудьте, что вы русские, — сказал король, — отныне вы мои верноподданные… В ремесле прусского солдата заключен для вас единственный путь к славе. Оцените свое превосходство над распущенной статской сволочью… Эй, кто там? Переведите олухам!

Русский толмач-раскольник перевел.

— Порядок, экономия и симметрия, — добавил король. — Сейчас вы получите в знак прусского гостеприимства по кружке доброго немецкого пива. Однако не советую обольщаться. Вторую кружку вы получите от щедрот королевства, когда я уволю вас в отставку — за ранами и болезнями…

Раскольник перетолмачил, и король закончил:

— За любое нарушение дисциплины — пытка и отрезание носа! За побег из моей армии, что есть измена Пруссии, — смертная казнь!

Внимание, господа берлинцы, внимание: король возвращается из Потсдама! Ревизия — закон, а закон — ревизия. Кто-нибудь спорит? Нет, все берлинцы согласны с королем. И сын-кронпринц сидит в крепости, а полковник Бисмарк шагает в крепость…

Чистенькие небеса Бранденбургского курфюршества.

А над лесами и болотами Пруссии волокнами лежит туман.

— Хайль, кениг! Хох, зольдатен!

Русские великаны допивают пиво из фаянсовых кружек.

К вечеру из восьмидесяти осталось семьдесят шесть.

Четверо удрали. Не зная языка. Но сразу же — прямо с плаца…

— Убыток, — опечалился король. — Опять убыток! Пусть только посмеют теперь в России не купить наше замечательное сукно…

Над королевством Пруссии и курфюршеством Бранденбургским царила, как говорил об этом сам Фридрих Вильгельм:

— Непостижимая тайна государственности…

* * *

— Пруссия, — сказал Остерман, табачку нюхнув, — может служить для нас образцом просвещенной монархии…

— Какой же образец, — спросила Анна Иоанновна, — ежели король всех ученых из Берлина разогнал? Я-то своих не разгоняю!

— Ваше величество, — резко отвечал Остерман, — просвещение это еще не значит — грамотность! Немцы просвещенны потому, что любят своего короля и от уплаты налогов не уклоняются, как это мы наблюдаем в России непросвещенной… Пароль Пруссии таков: будь солдатом, плати налоги и держи язык за зубами!

— Вот бы и нам так, — с завистью вздохнула Анна, грезя.

— Король же прусский, — продолжал Остерман усыпляюще, — издавна благосклонен к Рейнгольду Левенвольде.[13] И, ваше величество, при создании нового славного регимента вам следует обратить внимание и на его шефа…

Задумано было так: собрать под новые знамена курляндцев и немцев и — однодворцев, нищих и злых, которые были потомками казненных стрельцов. Старая же гвардия (семеновцы и преображенцы) были потомками петровских «потешных», и тем стрельцам — исконные враги.

Разгон гвардии начали с кавалергардов. Лейб-регимент больше других орал, когда надо было кондиции рвать. А теперь-то они помалкивали. Пьяное «виват Анна» и трезвое «покорнейше благодарим». А им — в шею, да кого в армию, да кого в провинцию.

Преторианцев нового полка одели в зеленые кафтаны до колена. На шею офицерам повязали (бантом назад) полотняные галстуки. Ботфорты звякали медными шпорами. На шляпах сделали плюмажи из белых и красных перьев.