Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Нет, сидит на работе как пришитый, но из семьи ушел.

– Знаем. Уже просигналили. Я, Георгий, вот что тут подумал… Только сразу не отказывайся! – Он посмотрел на меня своими цепкими глазами. – Ты у нас потрудиться не хочешь?

– В каком смысле?

– В прямом. Начальство тобой заинтересовалось. Сейчас как раз набирают молодежь с мозгами. Судя по тому, как ты прокачал ситуацию с Ковригиным и принял решение, голова у тебя неплохая. Соглашайся! Дадут звание. Зарплата приличная. Ну и там всякие льготы. Удостоверение неслабое. Даже пьяного тебя менты подберут, отряхнут, домой доставят и честь отдадут. Подумай! Такие предложения контора не часто делает.

– Спасибо, но я по другому делу…

– Сразу не отвечай. С жильем-то тебя ТТ отфутболил?

– Уже знаете?

– Зарплату за это получаем. А у нас новый дом строят в Ясенево. Квартиры улучшенной планировки. Рядом лес. Покрути шарами-то! Телефон мой знаешь. Ну, давай!

Он ушел. Вскоре его перевели в Прибалтику, и мы больше не встречались. В прошлом году я видел по телевизору фильм про Кима Филби. Среди комментаторов был генерал-майор ФСБ в отставке Виктор Павлович Бутов, обрюзгший и облысевший. Он говорил как-то вяло и отстраненно, но глаза у него остались такие же цепкие, словно в глубине зрачков спрятаны крошечные рыболовные крючочки.

Из «алькова» выглянул Шуваев:

– Заходи, раззвездяй!

80. Маленькое сердце

Им рай положен или светлый лимбИ вечная загробная атака,

Чтоб в полный рост, не погибая, шли бМои фронтовики на штурм Рейхстага!А.

В кабинете было густо накурено. Дым тяжело клубился, собираясь под потолком грозовой тучей. На столе стояли три рюмки с коричневыми от коньяка донцами.

– Присаживайся, страдалец!

Я сел, свесив голову на грудь. Шуваев наклонился к сейфу, достал початую бутылку армянского, налил, развернул конфету «Ласточка», разломил пополам и разложил кусочки на расправленном фантике. Мы молча чокнулись, выпили и закусили.

– Как же ты, Егор, твою мать, так подставился? – сокрушился партсек. – Покойника с юбилеем поздравил!

– Виноват, Владимир Иванович, проглядели… Я не оправдываюсь, но, сами знаете, такая суета была: похороны, комиссия, партком. Особенно в подписной день…

– Ну и что? Когда я в «Молдавской правде» работал, мы в списках членов ЦК одну фамилию пропустили, директора совхоза. Так вот: редактора сразу же о «неполном служебном соответствии» предупредили, да еще строгача впаяли. Сначала хотели вообще из партии гнать. Пропущенный-то с инфарктом свалился, чуть не помер, думал: Москва его в последний момент вычеркнула за эксперименты с хозрасчетом. Понял?

– Понял.

– А Метелину ты зачем стал править, мил человек? Ее же правь не правь – никакого толку, у нее же не стихи, а рыбий клей. Лучше вообще не касаться! Потом не отлепишься. Ты знаешь, какие у нее связи?

– Теперь знаю…

– Она по молодости аж с Андроповым и Хрущевым терлась. Красивая, стерва, была! Я еще застал. Зачем правил?

– Цензор попросил…

– А если б он тебя попросит с десятого этажа спрыгнуть? Ты что, маленький? Он – цензор, вот и пусть правит, а потом сам отвечает. Она же с Романовым вась-вась. Знаешь?

– Теперь знаю. Виноват, – проговорил я, еще ниже опуская голову.

– Что виноват, ежу понятно. Крепко ты подставился, парень! По всем статьям. Теодор-то что тебе сказал?

– Сказал, что ему со мной трудно будет работать.

– Ну, это не ему решать. Ты – номенклатура парткома.

– Из квартирной очереди выкинул.

– Вот поганец! Плохо дело. Мстит. Опечатка ваша ему – тьфу. Не первая и не последняя. Он за другое квитается. Сильно мы его с тобой, Егорушка, огорчили. Судя по всему, не только его одного. Вроде направление главного удара угадали, а счастья нет. Прямо как на фронте. Помню, берем высотку, день берем, неделю берем, людей без счета кладем. Начальство орет, трибуналом грозит. Наконец взяли, окопались, выпили наркомовские сто грамм – и свои и те, что от мертвых остались. Доложили. А начальство снова орет: мол, срочно, тыловые крысы, бросайте вашу вшивую горку, она теперь никому не нужна: наши прорвали фронт. Догоняйте, а то под трибунал пойдете! Понял?

– Ничего не понял, Владимир Иванович…