Веселое горе — любовь.

Паша похаживал вокруг жены, поахивал от восторга, ни на кого больше не обращая внимания. Одувашка кланялась мужу, подметала хвостом пол голубятни и тихонько ворковала.

Старый Актер прыгнул на полочку и, вспомнив свою молодость, мигом раздул зоб.

— Ишь, дождевой пузырь! — ласково сказала Надюша. — Смотри, лопнешь, дурачок.

Мы, верно, долго сидели бы так, втроем, увлеченно наблюдая за голубями, но нас позвала Ольга. Стол был готов.

Леночка сейчас же разъяснила гостье, что обед готовил папа, а не мама потому, что мама уехала в лес собирать землянику, и с земляникой можно делать вкусные пироги.

— Мой отец тоже мог хорошо печь пироги с ягодой, — задумчиво отозвалась Надюша. — Он был лесником.

Даже Леночка почувствовала в словах своей новой знакомой явную грусть и не стала ничего спрашивать. А ей, конечно, очень хотелось узнать, почему папа у Нади «был», а не есть, и куда он теперь делся.

Покончив с едой, мы решили спеть. У Ольги очень красивый гибкий голос, а я и Леночка поем, как мельничные жернова, и надежда была на Надюшу.

Сначала спели наши самые любимые «Степь да степь кругом», «Эй, ухнем!», а потом решили: пусть каждый споет, что по душе.

Когда пришла очередь Нади, она подкрепила подбородок кулачками, склонившись, уронила косы на грудь и повела — сначала тихо, а потом все сильнее, все жестче и глуше:

Горы мои, горы вы Уральские,Вьюги злые, лютые, да ветры осенниеШумели над дорожкой да секли лицо...

Я слышал эту песню тюрьмы и каторги в горной Сатке, от старого коммуниста-подпольщика, и теперь странно было слушать давние слова от девочки, только начинавшей жить.

Надя пела на самой своей низкой гамме, твердо и отчетливо, и — странное дело! — слова о кандалах и курганах-могилах как-то отходили назад, а на душе оседали слова о своей, ни с чем не сравнимой красоте гор и тайги.

Потом Надя запела веселую частушку:

Я плясала, топала,Выбирала сокола,Выбирала сокола,

Белого, высокого...

И когда она кончила петь, я совсем внезапно догадался, что девочка поет песни своего отца.

Вскоре она стала прощаться, и я ее не задерживал: первое знакомство нередко требует размышлений и, значит, — одиночества.

Мы уговорились увидеться в следующее воскресенье. На этот раз у нее.

Настало воскресенье. С утра сеял мелкий дождь-ситничек, — и, выходя в дорогу, я накинул на плечи охотничий брезентовый плащ.

Леночка захватила с собой самодельный зонтик.

Через два квартала мы спросили у мальчишки, гонявшего кораблики по луже, где живет Беленькая.

— Надежда? А вон она живет где, — и мальчик кивнул на старый деревянный дом, стоявший в глубине двора.

Войдя во двор, я окинул его взглядом, но не нашел голубятни. Посмотрев на крышу, увидел: птицы живут на чердаке. Сетчатый выгул выходил на южный скат крыши. Лётик сейчас был закрыт.

К чердаку шла наружная лестница. Доски ее еще не успели потемнеть и пахли смолой.

В следующее мгновенье по ступенькам лестницы прозвучали быстрые шаги, и Леночка обнялась с Надей, точно знакомы они были невесть сколько дней.

Надя была в нарядном платье, и на нем, как живые, извивались серо-зеленые сенинки и желтели дудочки соломы.

— Пойдемте на чердак, — предложила Беленькая. — Я туда никого не пускаю, но вам можно.

Мы поднялись в голубятню, и я вскоре убедился, что все кругом носит следы заботливых рук Нади.

Девочка огородила проволочной сеткой часть чердака возле выгула, пол был покрыт гладкими досками и посыпан мелким песком.

Гнезда хозяйка расположила по углам и на разной высоте, для того, видно, чтобы птицы не путали их и не ссорились друг с другом.

Над голубятней в крыше было прорезано квадратное отверстие, и в него вставлен кусок стекла. Под этим окном стоял небольшой стол, чуть подальше темнела полочка с книгами, а подле нее висел на гвоздике мешочек с зерном и лежали разные лопаточки для чистки голубятни.

Вешая мой плащ на свободный гвоздик, Надя сказала:

— Очень люблю запах мокрого брезента. Мне тогда кажется: я в лесу и рядом папа.

Внезапно спросила:

— Хотите соленых грибков?

— Отчего же... С удовольствием...

Каблучки простучали по лестнице, и стало почти тихо. Лишь за проволочной сеткой мягко ворковали голуби да по железной крыше мелко стучал дождик.

Леночка приникла к сетке и молча разглядывала птиц. Я тоже стал глядеть на голубей.

Это были представители разных пород, и все же они удивительно походили друг на друга.

«Странно, — думал я, — что общего между длинноносым почтарем-великанцем и малышкой-чайкой, у которой клюв как пшеничное зернышко? А вот чем-то похожи...»

Бывает, что простое трудно заметить из-за того, что оно не бросается в глаза. Только хорошо привыкнув к серому воздуху чердака, я понял, в чем дело. Все птицы, за вычетом двух желтых голубей, были сизых — диких — цветов.

Странно! Но у каждого свои вкусы, и я не стал задумываться над этим необычным подбором птиц.