Веселое горе — любовь.

А вот кандым. Это очень крепкий и выносливый житель пустыни. Он врастает в песок четырехметровым корневищем Многие кусты кандыма сейчас с головой засыпаны песком. Но пройдет два-три дня, и растения снова выбросят на поверхность свои зеленые веточки.

Кара Боузлы пристально вглядывается в те кусты кандыма, которые пощадила буря. Кандым очень любят чур-чури — саксаульные сойки Здесь, среди ветвей кустарника; эти птицы вьют гнезда и кладут в них по четыре-пять яичек.

Может, бедный Чинк забрался в гнездо маленькой чур-чури? Все-таки — родственная душа, птица.

Пастуху попадались заросли белого и черного саксаула, черкеза, сюзена: натыкался он на полынную траву явшан и совсем уже потерял надежду, когда услышал тревожный крик пустынного буроголового ворона.

Чёл карга с удивительной быстротой выкрикивал: «Каар-крук-крук, каар-крук-крук!».

Кара Боузлы знал: если все спокойно — ворон мерно выкрикивает «крук-крук-крук» или, может быть, «кру-кру-кру». Если же чёл карга нападает на добычу, то кричит совсем иначе: «Кааар!».

А тут был именно покрик тревоги и опасности.

И Кара Боузлы уже был уверен, что чёл карга увидел бургута[9], несущего в когтях бедного полуживого Чинка. И только почему-то самая простая мысль не пришла в голову пастуху: чёл карга встревожен приходом человека.

«Нет, верно, отлетал ты свою жизнь на земле, Чинк...» — горестно думал Кара Боузлы, медленно шагая по пескам и не решаясь повернуть назад.

«Но надо надеяться. Надежды составляют уже половину счастья», — возражал он тут же себе.

Вот над головой промчалась скотоцерка — самая крошечная птичка пустыни. Джик-джики так мала, что ее трудно заметить в кустах кандыма или черкеза или в саксаульнике.

А вот сидит и распевает во все горлышко чечик — каменка-плясунья. Это самая голосистая птичка песков. Не видя ее, можно легко ошибиться: чечик очень ловко подражает голосам других птиц.

Стрелой вылетел из-под ног заяц-толай. Маленький и тощий, он отлеживался в норе сурка, — ждал вечера, чтобы пойти на жировку. Медленные шаги пастуха выпугнули толая из его убежища.

«Надо поворачивать, — думал Кара-Боузлы, — как бы ни случилось беды с овечками... Прощай, пожалуйста, бедный, неудачливый Чинк...».

Но тут же Кара Боузлы устыдился своей лени и слабости — и снова зашагал на север.

В это время до его слуха донеслось тонкое повизгивание. Пастух резко обернулся и увидел на гребне бархана длинную сухую фигуру своей тазы. Борзая мчалась галопом, радостно полаивая, и прямо с хода бросилась на грудь пастуху Ее узкая голова мелькала у самых глаз Кара Боузлы. Висячие острые уши вздрагивали, а большие глаза преданно смотрели на хозяина. У пастуха защемило сердце.

— Что случилось, Сюзен? — почти крикнул он борзой. — Разбежались барашки?!

Что могла ответить бессловесная тазы? Она молча била себя по ребристым бокам тонким недлинным хвостом; подтянутый живот ее резко вздрагивал.

Кара Боузлы спешно повернул назад. Его глазам уже рисовалась картина бедствия, и позор, который оно навлечет на его голову. Овечки, верно, выбрались из загона, разбежались по пустыне, и многие из них уже стали добычей волков и шакалов.

И горе настолько переполнило сердце пастуха, что он не выдержал и побежал. Тазы мчалась рядом с хозяином, преданно и весело посматривая на него темными глазами.

«И чего радуется?» — сердился Кара Боузлы, бросая косые взгляды на борзую.

Совершенно измученный, задыхающийся, — пастух наконец увидел вдали свою юрту, овечий загон, колодец. Пастуху показалось, что загон пуст, совершенно пуст.

Но вот, почти падая от усталости, молодой человек подбежал к жилью и в изнеможении опустился на землю — все барашки до одного спокойно лежали за изгородью.

— Зачем же ты прибежала за мной, глупая собака, ослиные уши! — напустился Кара Боузлы на борзую. — Ты бросила овечек, чтобы прогуляться по песку, дочь зеленой жабы и кара-курта[10]!

Собака весело скалила крепкие зубы и пыталась лизнуть руку хозяину.

Тогда Кара Боузлы решил внимательно осмотреться и тут же вскрикнул от радости.

На юрте, боком, нахохлившись, сразу видно — нездоровый, но живой! — сидел Чинк.

Пастух согнал его вниз длинным шестом и направил в юрту. Взяв птицу, Кара Боузлы тщательно осмотрел ее — и не нашел серьезных ушибов. Значит, Чинк успел уйти от бури, и песок только немного помял ему крылья.

— На этот раз счастье вынесло тебя из беды, — ласково говорил пастух птице, — Но смотри, в другой раз будь осторожнее. Я сам привезу тебе жену, не надо больше никуда летать...

Голубь вяло смотрел на человека и не издал ни одного звука.

И все-таки у пастуха было прекрасное настроение. Он подозвал борзую, потрепал ее между ушами и сказал, что она вполне заслужила суюнчи[11].

Собака потявкивала и тихо шевелила хвостом.

До первых лучей Кара Боузлы играл на дутаре, подпевая себе. Он пел о девушке редкой красоты и ума и удивлялся тому, что все до одного молодые люди еще не сообразили посвататься к ней.

Весь следующий день Чинк одиноко сидел на верху юрты.

Старые голуби, кормившие еще не прозревших птенцов, не обращали никакого внимания на сына.