Веселые будни

Разбудили меня, как всегда, раненько; я живо-живо встала и бегом в столовую, a там уж мамуся сидит в своем красном с белыми звездочками капотике, который я страшно люблю и называю «мухомориком». Обыкновенно, уходя в гимназию, я бегу целовать мамочку, когда она еще свернувшись калачиком в своей постели лежит, потому что рано вставать она ой-ой как не любит; в этом отношении она тоже вся в меня. Тут же, смотрю, поднялась и сидит за Selbstkocher'ом, (самоваром (нем.)) a посреди стола, по положению, громадный крендель с моими буквами. Крендель-то кренделем, все это прекрасно, a еще-то что?

«Уж не знаю, Муся, будешь ли ты довольна нашим с папой подарком, пожалуй не угодили. В прошлом году ты этого очень хотела, да я позволить не могла, a в этом может уж пыл-то y тебя и поостыл» - говорит мамуся, a вид y неё хитренький, глаза так и смеются. Ужасно я ее такой люблю!

«Уж извини, говорит, если не понравится. Вот посмотри».

A в столовой на качалке лежит что-то, даже видно несколько этих «чего-то» и прикрыто маленькой скатерью; мне почему-то и невдомек было взглянуть туда.

Сперва хватаю сверток, который поверх скатерти. Что-то тяжелое, холодное… Коньки!.. Уж не снимаю, а сдираю скатерть, a там целый костюм для катанья на коньках, весь серенький и отделан сереньким же мехом, таким, знаете, что будто снегом посыпан, - Chinchilla (шиншилла) называется. И муфта такая же, и шляпа, немножко сумасшедшего фасона, назад, и отделанная голубым.

Нет, вы не можете, не можете понять, до какой степени я обрадовалась!.. Всю прошлую зиму я просила-упрашивала мамусю позволить мне учиться на коньках - ни за что; a уж я вам говорила, мамочка как упрется, ни в жисть не уступит. Правда, что она никогда так, зря не упрямится, этот раз тоже причина была: в начале прошлой зимы y меня был сильный бронхит, ну, вот она и боялась, чтобы я на льду опять не простудилась. В этом году я уже и не пробовала просить, думала, все равно не позволят, a мамуся-то, умница, сама вспомнила. A еще хитрит: «может не угодила». Дуся, милая, золото мое!

Вообще она хитрющая, с костюмом тоже как ловко устроилась. Примеряла мне портниха темно-синее платье, что мне шили, и говорит:

«Барышня, будьте такая добрая, померьте вот эту подкладку юбочки и жакетки, a то девочка-то эта больна теперь, сама не может, a вы ей как раз под рост подойдетесь».

Ну, я, понятно, померила, хоть и терпеть этого не могу; a оно вон кто, изволите ли видеть, «больной девочкой» оказался. Ловко!

У нас в гимназии полагается в день своих именин весь класс, всех классных дам и учительниц конфетами угощать. Вот я папочку и попросила, потому покупка фруктов и сластей y нас в доме в его ведении. «Только, говорю, - чтобы мало не было». Он и постарался, целых четыре фунта купил; папуся мой тоже молодчинище!

В этот день в гимназии весело-превесело было. Многие - вся наша компания - знали, что мое рождение, не без того, чтобы и другим сказать, a остальные, как увидели, что я тащу коробищу с конфетами, - несла я ее конечно в руках, отдельно, потому где же ее в ранец упихать? - и смекнули, в чем дело. Таня Грачева да Рожнова, - есть y нас такая, одной с Грачевой породы - ужасно со мной сразу ласковы сделались, на них всегда нежность нападает ко всем именинницам, то есть к их коробкам, они все около них так и крутятся; ну, и меня удостоили.

Поздравляли, целовали меня почти все, в том числе и Евгения Васильевна, так ласково-ласково меня обняла. Славная она, милюсенькая.

Люба поздравила меня, но сказала, что в три часа еще раз это сделает, когда придет к нам вместе со своей матерью.

Я и без причины готова была целый день хохотать, так мне весело было, a тут еще наша новенькая - Пыльнева за французским уроком до смерти меня насмешила. Задано нам было по Konstantin переводить кусочек с русского на французский и с французского на русский. В первую голову вызывают Пыльневу. Она встает и громко, быстро-быстро, отчетливо так, без передышки начинает:

«Combien de pages a ce cahier? ( Сколько страниц в тетради? (фр.)) - сколько кур у соседа?

Voici un coq et une poule (Вот петух и курица (фр.)) - вот обезьяна и попугай.

Ce chien jaune est malade (Эта желтая собака больна (фр.)) - мой дядя охотник.

La tante appelle le chat (Тетя зовет кошку(фр.)) - вот желтое насекомое…»

Так одним залпом все это y неё и вылетело.

«Постойте, погодите, что такое?» - перебивает ее Надежда Аркадьевна.

Евгения Васильевна смотрит и смеется, мы с Любой кончаемся от хохоту, положив головы на парты. Шурка взвизгивает на весь класс, она уж засунула себе в рот пол платка, но все-таки не может удержаться; все, даже Леонова, Зернова - все смеются Одна Пыльнева ничего не понимает, стоит, бедная, красная, красная, и глаза полные слез.

«Ну-ка, переведите еще раз, да не торопитесь так», - говорит ей Надежда Аркадьевна

Ta начинает совсем медленно:

«Combien de pages a ce cahier? ( Сколько страниц в тетради? (фр.)) - сколько кур у соседа?»

Опять всеобщий визг.

Крупные слезы начинают капать из глаз Пыльневой.

«Я не знаю отчего… все… смеются… я по книжке… верно… все…»