У Пасико, наоборот — длинное лицо с коротким подбородком, иногда в глазах улыбка блеснёт и молнией всё лицо озарит, смягчая грубые черты. Но так же, как и Цицино, улыбается она редко, так что пусть уж враг мой на эту улыбку надеется. Может быть, и не казалась бы Пасико дурнушкой, если б не красавица Цицино.
Обе они на выданье. Я даже определить не мог, кто из них старше. Обе со мною кокетничают, а я всё на Цицино поглядываю; сразу она мне в душу запала.
Поначалу показалось мне, что Цицино и Пасико родные сёстры, и я спросил об этом свата.
— Ох, нет, кацо! Цицино — сирота, а Марика её младенцем к себе взяла, вот и выросли девочки вместе, как сёстры родные.
К ужину небо нахмурилось, и стол пришлось накрывать в комнате, у камина. Поставили на выступ камина две лампы, сразу светло кругом стало.
— Пожалуйста, батоно Дианоз, угощайтесь! — предложил я брату хозяйки горячий хачапури.
А Дианоз как подскочит, чуть стол не перевернул, раскричался вдруг и с бранью опрометью из комнаты выскочил. Обомлел я от страху хачапури в руках у меня остыли.
— Что, — спрашиваю, — случилось? Чем я его обидел?
— Бывает с ним такое, — стала извиняться Марика, — я во всём виновата, не предупредила. Ежели его кто угостить опередит, он завсегда так бранится. Вы уж простите странность ему такую. Раз с ним даже на свадьбе у родственников наших так случилось. Вскочил из-за стола да домой ночью через лес, — чуть его волки там не загрызли. Такая на него блажь иногда находит. Да вы не беспокойтесь, не обращайте внимания, — успокаивала она меня.
Выпили мы по стаканчику. О Дианозе и думать забыли. Цицино и Пасико всё время рядом со мной вертелись. И таким они вниманием меня окружили, что заставили целых три куриных гузки съесть. А я ведь, как знаете, из-за гузки душу готов чёрту заложить.
Красота Цицино меня больше вина опьянила, и почувствовал я эдакое приятное головокружение. Известно вам, как себя в таких случаях влюблённые ведут: нравится им почему-то всё время обиженными прикидываться. Говорят, что приятнее этого чувства нет ничего на свете. Вот и я так. Когда Цицино меня за столом о чём-либо спрашивала, не отвечал я ей нарочно, но зато шумно, чтоб она слышала, вздыхал, давая понять ей, что влюблён я в неё безнадёжно. Вскоре все за столом опьянели. В руках у Цицино оказалась дайра, и стала она на ней отстукивать.
— Э-эй! — закричал Оман. — А ну-ка танцы! — и пригласил Марику. Замахала она на него руками, отвяжись, мол, старый, что затеял, однако всё же поднялась и руки раскинула. Оман коршуном за ней погнался, путь ей преградил. Прошлись они по кругу, и вдруг прекратила она танец и на стул уселась.
— Хватит, кацо, не девочка ведь я! Уфф!
— Таши! — вскричал тут я и пустился в пляс.
Цицино была занята, я кивком головы Пасико пригласил, выделывая всякие коленца, и руку к сердцу приложил. Как горлинка, девушка притихла и убегать от меня стала, а я за нею ястребом гонялся! Хорошо она танцевала, красиво. Но мысли мои не ею были заняты; в танце я преследовал Пасико, а глазами улыбался Цицино. И она в ответ улыбнулась мне однажды так, что остановился я как вкопанный. Но тут же снова ноги сами собою понесли меня в вихре танца.
Танцуя, пропел я в сторону Цицино:
— Молодец, Караман! — стал хлопать в ладоши сват.
У Пасико на лице появилось какое-то подобие улыбки, но, заметив, что я отдаю предпочтение Цицино, погасила она свою улыбку.
Всё в комнате ходуном заходило. Не сговариваясь, мы все выбежали на террасу. Где-то далеко сверкнула молния и отчаянно загрохотало, словно по небу немазанная арба прокатилась. С ума это небо сошло, что ли? Прямо-таки взбесилось! И вспомнил я тогда ту ночь, когда град мой виноградник побил. Зашумело всё вокруг, а над крышей снова оглушительный грохот пронёсся, словно на неё орехи попадали. Ветром занесло на террасу большие белые градины.
— О-о! Мой виноградник! — застонал Оман. — Полопается мой виноград…
— Ведун, что ли, Дианоз наш? — сказал я. — Почувствовал беду и ушёл.
Перегнувшись через перила, Сико вытянул ладони, подставляя их дождю.
— Гремит сильней, чем льёт!
— Ты что, может, уходить в такую погоду собрался? — спросил его хозяин.
— Дома ведь не знают, что я здесь. Беспокоиться будут.
— Куда ты в ливень пойдёшь, и не думай, не пущу. Хороший хозяин в такую погоду собаку во двор не выпустит.
— Да, господи, не леденец я, чтоб растаять! В такой ли ливень ходил?
— Ручей у мельницы теперь, вероятно, так разлился, что трудно тебе будет вброд перейти!
— Что же делать?
— Оставайся, постелить что, слава богу, найдётся, проспись до утра, а там видно будет. Не бойся, дорогой, в такой-то дождь никуда твоя жена с детьми не убежит. Оставайся, оставайся!
— Ладно уж, останусь. Только… Наши-то ведь не уснут от беспокойства, — нерешительно протянул Сико и отодвинулся в сторонку.
Я поймал градину и преподнёс её Цицино:
— На, возьми!
Она стыдливо вытянула ладонь. Но градина превратилась в водяную капельку.
— Обманщик противный!