Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Но дорого обошлась мне моя доброта и помощь этих ребят. Не забегайте вперёд и не думайте, что мальчишки поломали мне ось карусели. Нет, этого они при всём желании сделать бы не смогли. Карусель, как ты её быстро ни крути, с дороги не свернёт, она ведь не арба, чтобы перевернуться… Правду говорят, не делай добра, чтобы не получилось зла…

Увидел Артём, как легко покатили ребята карусель, и стал потирать себе лоб. После того он весь вечер только и вздыхал:

«Эх, где мои глаза до сих пор были», а наутро позвал меня и говорит:

— Извини меня, браток, что так получилось, но не нужен ты мне больше.

— Это почему, батоно Артём, чем я тебя обидел?

— Да вот так, выходит я тебя зазря держал, не уразумел того раньше, а теперь вот прозрел.

— И это называется зазря? — показал я задубелые ладони.

— Нет, конечно, не совсем зря я тебя держал, однако мог за такое дело совсем денег не платить…

Когда карусель заполнилась ребятами, Артём закричал во весь голос:

— А ну, кто хочет на лошадях без денег прокатиться, пусть поднимается наверх, да покрутит карусель.

Желающих оказалось больше чем достаточно.

Упрекать было некого. Сам я был виноват в своём несчастье, сам наточил нож, который перерезал мне глотку…

Не зря говорят, если б знал, где упасть, там соломы б подстелил.

Я распрощался с Артёмом и с его каруселью и пошёл по улице с такой тяжестью в груди, словно в ней застряла пуля. Да, умный человек не должен забывать, что если конь не упирается ногами в землю, садиться на такого коня не следует.

Разорённая лавка и соблазнительная женская улыбка

Потерял я жирный, лакомый кусочек, а вот надежды, её-то я не терял. Не такой я человек, чтобы легко сдаться, пусть хоть сотни громов на меня обрушатся, не сломят они моего упрямства.

К тому ж все карманы у меня были полны денег.

В городе, вы ведь сами хорошо знаете, коли имеешь деньги, что тебе ещё надо, ты и человек, и шапка на тебе надета. Здесь деньги самый верный друг. У кого в карманах гроши не звенят, того и лёгкий ветерок с ног свалит, а у кого золота много, тому все ураганы и бури нипочём. Денежный человек в середине зимы весну достанет, а у бедняка и в середине лета всё будет по-зимнему.

Вспомнил я вдруг, что мне негде переночевать: одновременно с лёгкой работой я потерял и даровой кров. Что было делать, не оставаться же под открытым небом? Холод меня не страшил, но городовой, бррр… его я боялся больше всего на свете. Если он спросит, где я живу, что мне ответить? Притвориться немым? Потащит в полицию, а там в два счёта заставят заговорить. Вот где страх-то! Я-то ещё не забыл историю с Дарчо.

Шёл я улицей и всех расспрашивал, не сдаёт ли кто комнату. Указали мне адрес одной старухи. Она распахнула передо мной двери крохотной каморки.

— Что это, мамаша, комната или гроб? — невольно сорвалось у меня с языка.

— Зато сдаю дёшево, сыночек… А одному, куда больше?

В комнате стоял топчан с тюфяком. При виде постели я без разговоров уплатил за две недели вперёд, тут же, не мешкая, растянулся на ней, как медведь, и тотчас же уснул. Мне приснилась Сакивара. Сначала я обнял маму, потом бросился на поиски Гульчины… День накормил меня перцем, а ночь — мёдом. Перец был настоящий, а мёд я увидел только во сне…

Утром решил повидать Кечо, уж больно соскучился я по этому паршивцу, и кроме того, тайна Арчиловой лавки нет-нет, а тревожила моё воображение. Как-то там мой Кечошка поживает?

У лавки Арчила суматоха пуще прежней, крики, вопли самого неба достигают.

— Так, мол, и так его и мать его! — кричит один.

— Вот одурачил, так одурачил, — бормочет другой.

— Слышал ли ты, кацо, что-либо подобное? Облапошил нас этот негодяй. Попадись он мне, поплачет мать его! — грохочет третий.

— Слава аллаху, я до него не достану!

— Эх, куда я попал, — разводит руками пятый.

— И что это он придумал, совсем стыд-совесть потерял! — Не грузин этот Арчил вовсе. Ей-богу, грузин такого не сделает, — возмущается стоящий тут же седобородый старец.

— Говорят, он из-за тридевяти земель пришёл и зовут его вовсе не Арчилом.

— Убить его мало!

— Уничтожить!

— Смерть обманщику!

В воздух взвились кулаки, разъярённая толпа принялась осаждать лавку.

До сих пор я стоял, словно язык проглотил, но теперь вдруг неожиданно для самого себя истошно завопил:

— Люди добрые, что случилось, объясните, люди добрые!

Никто не обращал на меня никакого внимания: каждый старался перекричать другого.

— Задушить!

— Задом наперёд на осла посадить!

— В раскалённое тонэ его!

— Убъём, изничтожим!

— Что случилось, что такое?..

Какой-то чернявый бородач схватил камень и швырнул его в лавку. Камень попал прямо в вывеску, туда, где по-русски было написано «Хлеб». Из лавки не доносилось ни звука. Она словно вымерла. Толпа, между тем, неистовствовала, крики становились всё грозней.

— Негодяй!

— Безбожник!

— Лжец! — кричали отовсюду.

К вечеру народ у лавки гудел как лавина…