Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая.

Ещё собаки… Но о собаках отдельный разговор, с некоторых пор я по-другому отношусь к этим друзьям человека, откусившим мне небольшие кусочки с ягодиц и других частей ног.

- Смотрите! – Генрих театрально взял в руку ланцет, велел приподнять пациенту больную ногу и красиво сделал надрез.

- Вот, видите, зачем я так сделал? Может, Санька, тебе самому придётся это делать… Снизу надо оставлять кусок кожи, чтобы потом зашить рану. Лучше кусок вырезать больше, лишнее потом отрежем, - фельдшер освободил лоскут кожи от худенькой икры. Я бросил взгляд на лицо Мотьки. Без сознания? Режут, а он спит!

- Теперь берём ножовку, и пилим… - Генрих хладнокровно начал отпиливать кость ниже колена.

Мне стало дурно, а Мотька очнулся.

- Держите, уё…ки! – крикнул фельдшер, не прерывая работы. Мы схватили вырывающего и вопящего Мотю, пока он снова не потерял сознания, удерживали, чтобы не дёргался.

Отмершая часть ноги отвалилась, фельдшер бросил её в ведро, вытер пот со лба и снова приложился к бутыли, потом полил самогоном обрубок, взял иглу и начал пришивать висящий лоскут кожи к ране. Пришил в натяг, лишнее отрезал кривыми ножницами.

- Ну, вот и всё. Сожгите эту гадость, а пока помогите перенести пациента на кровать.

- Мне неудобно, - напомнил я о гире.

- Тогда отнеси отходы, выброси в костёр. Собакам не давай, потравятся.

Ничего, Мотя, вон, скачет на одной ноге, с костылём. Рядом неизменный Зяма. Я даже позавидовал, что они такие друзья. У меня здесь такой же. Был. Сейчас он с плёткой ходит, надсмотрщик. Колей зовут.

Люто ненавидит меня, лупит, пока не оттащат. Даже Райхель, здешний начальник, удивляется:

- За что же ты его так ненавидишь?

Есть за что. За то, что он сломался, а я – нет.

Как я здесь оказался? Да так же, как и остальные: по решению суда. Правда, суд назначил мне другое наказание, чувствуется рука братца. Не сразу, но я понял, что братец хочет сломать меня, чтобы я попросил его избавить от мук. Ещё в СИЗО мне передали клочок бумаги с номером телефона, и несколькими словами: «Будет плохо, звони, помогу. Брат».

Ещё не звонил, надеюсь, не позвоню. Надо терпеть, хотя, боюсь, живыми нас отсюда не выпустят, чтобы не смущали народ тем, что у нас в стране есть такие исправительные учреждения.

Ребята, кто выдержал, не сдался, подобрались неплохие, дружные. Кто за что попал, не принято спрашивать, потому что все здесь «ни за что», по ложному обвинению. На меня вон, навесили шесть трупов, и ничего. Могли бы больше, но не стали, а то другим не достанется.

А попался, как все, по-глупому. Стоило немного расслабиться, и успокоиться, сразу попался.

***

Это лето было самым чудесным, из всех, что я видел. Лёгкое, и беззаботное, оно снова превратило меня в маленького девятилетнего мальчика. Всё, что со мной происходило до этого, казалось чем-то нереальным, будто я попал в третью жизнь, настоящую, с нормальным добрым детством.

Начиная с утра, когда, открыв глаза, видишь безоблачное небо, заканчивая тёплым вечером, когда, после ужина, где собиралась вся многочисленная семья, мы расходились по своим кроватям, спать.

Котята облюбовали мою кровать, редко они ложились у себя, и то, утром я находил их у себя под боком.

Виктор получил небольшие каникулы, немного повозился с нами, и ушёл к друзьям, Вова сдавал ещё экзамены, после которых ему светил колхоз, убирать картошку, а нас, мелких, кроме пляжа, беготни и удовольствий, ещё ждал покос, где мы сгребали высохшее сено.

Сейчас всё это вспоминается, как один, наполненный радостью, день.

Я рассказал всё отцу с матерью. Ну, почти всё. Они обещали подумать, посмотреть на моё поведение. Наверное, оно им понравилось, потому что, когда я уже собирался с духом, чтобы объявить им о своём решении ехать в детдом, Родители признались мне, что решили меня усыновить.

Вот тут и начались проблемы.

Это в более позднее время ветеран войны имел какие-то права. В это время ветеранов Гражданской и Отечественной войн хватало. Поэтому дело об усыновлении забуксовало, а потом, с подозрительной скоростью, начало продвигаться. Меня вызвали во Владивосток, в Краевое УВД, в Краевой отдел по делам несовершеннолетних, чтобы оформить опекунство. Решили, что повезёт меня туда Виктор, потому что родителям было некогда, на хозяйстве некого оставить.

Сбежать я не успел, думал, время есть, будут меня ждать в УВД, а я же не дурак, чтобы самому ехать в милицию. Поэтому расслабился, ничего не подозревая, лёг спать дома, а очнулся, в СИЗО.

Поместили в камеру с десятком таких же беспризорников, в силу своего возраста не могущих сидеть на одном месте, так и снующих по камере. Я долго не мог их сосчитать. Все стрижены под ноль, постоянно двигаются. Мальчишки от девяти до двенадцати лет.

В следственном изоляторе находятся только подозреваемые, поэтому вопросов, типа «за что присел», не задавали. Пытались только отметелить, не по злобе, а так, знакомства ради.

Такое и в школе бывает. Перейдёшь в другую школу, а там выясняют, кто ты такой. Разобьём, бывало друг другу лица, потом становимся друзьями.