Весёлые пилюли смехотерапии – 2

– Да, вот запись. Будем знакомы,– человек выскочил из-за стола и восторженно потряс руку Дундуку, стоящему с постной физиономией,– Мстислав Генрихович Альпеншток, заместитель по хозяйственной части, так сказать.

– Филипп Овидиеич,– без энтузиазма представился гость, зная, что когда на месте только заместитель– толку не жди.

– А где же Нина Алексеевна?

– К сожалению, приболела и отправилась в Трускавец подлечиться,– опечаленно пояснил заместитель, снова заглядывая в блокнот.– Очень просила ее извинить. Так сколько у вас сальца?

– Семьсот.

– Угу,– Мстислав Генрихович в задумчивости закусил губу,– и по чем?

– Прошу по четырнадцать,– скромно сказал гость.

– Сколько-сколько?– выразительно переспросил Альпеншток с поднятием обеих бровей.

– По тринадцать,– быстро отреагировал Филипп Овидиевич.

– Гражданин,– уже строго сказал заместитель гостю, как человеку, нарушающему общественный порядок,–не вводите меня в заблуждение. У нас сроду не было такой цены. Вот у меня записано: по 7 гривен 100 килограмм.

– Ну как же так!– горячась, возразил Дундук,– я с Ниной Александровной договаривался неделю назад. Привози хоть тонну,– она говорила. По одиннадцать гривен примем запросто. А за это время цены у нас поднялись, я тоже немного добавил. Я привез всего семьсот килограмм. И вот-те на – сто кило. И по цене…смешно.

– Мил человек,– терпеливо, как воспитатель аристократа, продолжал Мстислав Генрихович,– во-первых, 7дней– это…это…так сказать, дистанция огромного размера…в наши дни. За это время правительство может два раза смениться…курс доллара улететь… Во– вторых, идемте со мной, –заместитель деликатно взял Дундука за локоток и повернул к двери. Они прошлись по столовой. Везде был ремонт: валялись ржавые и новые трубы, баллоны с пропаном и кислородом, битые стекла, известь, цемент и прочие стройматериалы.

– Санстанция срочно закрыла,– объяснял заместитель.– Два предписания уже было, на третье денег не хватило откупиться. Теперь ремонтируемся. Фарш гоним втихаря, по ночам. По моему личному мнению, дешевле все-таки было бы отмазаться,– шепнул он доверительно.– Но хозяйка сказала иначе– ничего не попишешь. Вот какие у нас дела,– сокрушенно вздохнул заместитель.– Больше ста килограмм принять от вас не могу, даже по шесть.

Я вот что думаю, Мстислав Генрихович,– кинув шапку на стол, сказал многоопытный Дундук,– к черту это сало. Как-нибудь я эти семьсот кило пристрою. Лучше согрейте нам чайку, а вам я привез грамульку коньячка. Пойдет?

– Не больше грамульки, не больше,– поспешно согласился Альпеншток.

– Через два часа Филипп Овидиевич знал, что хотел, а заместитель выпил все, что давали. Он тяжело пытался подняться, но не мог и заплетающимся голосом продолжал себя уговаривать:

– Они меня главрежом назначают…а я не хочу; они меня опять назначают, а я опять не хочу. Дайте, говорю, мне поставить что-нибудь настоящее…этакое, чтоб волосы дыбом, а иначе не хочу…теперь в заместителях на кухне…ну и черт с ним… зато я вопрос поставил ребром…

– Генрихович, ты мне расскажи подробнее. Как до этого цеха мне добраться,– перебивал его Дундук.– Значит, еду по Леси Украинки, потом налево, потом еще раз налево, потом на Житомирское шоссе. Сколько по шоссе?

– Пятнадцать– двадцать,– промычал Альпеншток,– да подожди ты, дай душу открыть…

– В следующий раз, Генрихович, в следующий раз…всю душу выворотишь, а сейчас некогда,– Дундук бесцеремонно отстранил кандидата в главные режиссеры и кинулся на выход. На молчаливый вопрос жены коротко ответил:

– Здесь в километрах двадцати есть крупный мясной цех. Там принимают. По дороге объясню.

Через некоторое время Филя вывел свои мысли наружу:

– И кто только не лезет в торговлю…какие-то актеры…главные режиссеры…ну играли бы себе…так нет же, лезут.

Диалектика соотношений алгебры и арифметики не обсуждалась, но как и густой запах сала тяжелым, грозовым облаком висела в салоне «ласточки». 20 км на самом деле обернулись тридцатью пятью. Наконец приехали. Их привели к начальнику цеха– долговязому, худому мужчине лет пятидесяти пяти. Лицо его испещряли глубокие, невыводимые кремами морщины. Он напоминал угнетенного рабочего– продукта капиталистической эксплуатации из советских фильмов о революции. Взгляд его был суров, но мудр, и лишь в тайниках глаз обнаруживались признаки похмельного синдрома.

Дундук инстинктивно огляделся: нет ли поблизости булыжника– орудия пролетариата. Но все дышало покоем, ничего не говорило ни о классовой непримиримости, ни об экспоприации экспоприаторов.

– Небось, сало привезли?– пророчески спросил начальник цеха, видимо, экономивший на времени.– Задолбали. Пять машин привозят сало. Жиркомбинат здесь, что ли?

– Я к вам с запиской от Мстислава Генриховича. Обещал, что вы поможете.

– От Генриховича, значит? Тогда другое дело. Хороший собеседник, крепкий. Уважаю таких. Пишет– надо помочь. Хорошо, поможем. Цена?

По девять,– выдохнул Филя.

– Начальник, похожий на изнуренного спиртом рабочего, долго молчал, словно раздумывал, как в революцию: брать власть в свои руки или повременить. Затем обратился к своему сотруднику: