Веселые ребята и другие рассказы

Именно здесь, в этой амбразуре, я увидел впервые хозяйку дома. Вытащив вперед одну из мягких шкур, она сидела на ней и грелась на солнце, прислонясь спиной к одной из колонн. Прежде всего мне бросился в глаза ее необычайно яркий, богатый и красивый наряд, выделявшийся как-то особенно резко на бледно-сером, однотонном фоне запыленного двора, точно яркий цветок граната среди его запыленной листвы. Но в следующий же момент меня поразила ее необычайная, удивительная красота. Она сидела откинувшись назад и, как мне казалось, разглядывала меня, хотя взгляд ее не был обращен на меня и глаза оставались полузакрытыми. Лицо ее носило отпечаток какого-то тупого, пассивного добродушия и довольства, но черты были безукоризненно прекрасны, и вся ее поза и манера дышали благородством и негой, и ленью, и спокойной, величавой неподвижностью и грацией античной статуи. Проходя мимо нее, я почтительно снял перед ней шляпу, и при этом заметил, что ее лицо мгновенно подернулось выражением подозрения, недоверия и смутной тревоги, как у вспугнутого, настороженного зверька. Но это выражение пробежало по нему так же быстро и едва заметно, как пробегает при дуновении ветерка легкая зыбь по спокойной поверхности сонного пруда. На мой поклон она не обратила внимания, и я прошел дальше совершать свою обычную ежедневную прогулку, чувствуя себя почему-то немного взволнованным. Ее бесстрастное, как у идола, лицо преследовало меня. Когда я возвращался домой, я был несколько озадачен, увидев, что она хотя и не изменила своей прежней позы, но переменила место и сидела теперь прислонившись к второй колонне, очевидно, следуя за движением солнца. На этот раз она неожиданно для меня обратилась ко мне с каким-то общепринятым ничего не значащим приветствием, которое она, однако, проговорила довольно любезным тоном, произнося слова как-то неясно, с каким-то странным полудетским лепетом, довольно красивым и забавным, и тем же низким, музыкальным грудным голосом, каким говорил и ее сын. Это сходство голоса и выговора и манеры произносить слова невольно бросилось мне в глаза. Это было то самое, что когда-то так поразило меня у ее сына. Я ответил ей прямо наугад, не потому, что я не сумел уловить в точности смысл ее слов, но главным образом потому, что, внезапно встретив взгляд ее глаз, я совершенно растерялся. Это были необычайно большие и прекрасные по форме и разрезу глаза, золотисто-карие, как цветы ириса, походившие на глаза Филиппа; но в этот момент зрачки их были до того расширены, что они казались совершенно черными. Что меня более всего поразило в них, это не их величина, а то, что, быть может, являлось отчасти следствием этой необычайной величины, это странное, почти полное отсутствие всякого выражения во взгляде. Такого бессмысленного, решительно ничего не выражающего взгляда, я еще никогда не встречал во всей своей жизни. Я невольно опустил глаза перед ним, даже еще не договорив своей фразы. Мне почему-то стало чуть ли не совестно за нее! Поклонившись, я пошел дальше и вернулся в свою комнату озадаченный и смущенный, под впечатлением этой неожиданной, странной встречи. Когда я опять очутился один в своей комнате и увидел перед собой портрет златокудрой красавицы и ее чудесное лицо, я опять вспомнил о чуде наследственности и о родовых особенностях семьи и нашел в этом прекрасном лице, смотревшем на меня из старой рамы, много общего со странным лицом моей хозяйки.

Правда, последняя была значительно старше и полнее в теле, и цвет глаз у нее был другой, и лицо ее не только не выражало того коварства, вероломства и сладострастия, которые одновременно оскорбляли и отталкивали меня и в то же время прельщали и притягивали меня в лице портрета, но оно не говорило вам ровно ничего, ни хорошего, ни дурного. Это красивое лицо была какая-то белая страница, на которой ничего нельзя было прочесть, потому что на ней буквально ничего не было написано. И все же сходство между этими двумя женщинами существовало несомненно. Это сходство не кидалось в глаза, не поражало вас с первого взгляда, не проявлялось в какой-нибудь отдельной черте, но оно бесспорно чувствовалось во всем: и в лице, и в фигуре, и в общем облике обеих женщин. Казалось, что великий художник, писавший портрет рыжей красавицы, уловил и закрепил на холсте не только образ одной прекрасной, лукаво улыбающейся женщины с коварным горящим взглядом и сладострастной усмешкой в глубине этих глаз, — но постиг и передал на этом холсте все характерные черты этого рода. С этого дня, когда бы я ни шел, или когда бы я ни возвращался, я всегда мог быть уверен, что увижу сеньору, греющуюся на солнце, у одной из колонн амбразуры или растянувшуюся на ковре или на шкурах перед огнем камина в той же амбразуре. Иногда она переносила свою штаб-квартиру на верхнюю круглую площадку мраморной лестницы, ведущей на галерею, и здесь она точно также располагалась на мягких шкурах и коврах, с присущими ей небрежной грацией и негой, как раз поперек моей дороги.