Весенная пора

— Ложь! — неожиданно воскликнул Гавриш, которому Лука, как и Егордаиу, из милости разрешил быть на камлании. Он вскочил и рванулся к шаманке, да так стремительно, что все в изумлении рты разинули. — Врешь! Других не знаю, а Эрдэлиру каяться не в чем! Он был всегда за хороших людей, разве что против баев…

— Стой! — крикнул Лука, опомнившись и вставая., — Пошел в тюрьму! Уведите! Я т-тебе покажу…

Гавриш и сам направился к двери, но на пороге обернулся и злобно оглядел всех:

— Дурачье! Кому верите? Живым был — никогда не просил, не умолял Эрдэлир богачей, а после смерти и подавно не станет!

— Пше-ол! — заорал Лука.

Гавриша увели в тюрьму.

Но по наслегу пошли споры и рассуждения: мог ли в самом деле Эрдэлир раскаиваться после смерти? Да и не только Эрдэлир, а и Кукушкин, и Трынкин, и Мончуков? И неизменно люди приходили к выводу: нет! Если избитые, искалеченные, прошедшие через все мыслимые муки, они перед самой смертью с гордостью говорили: «Мы — мобилизованные партией ленинских коммунистов!» — значит не могли бы они раскаиваться и после смерти в том, что до конца боролись за народное счастье.

Дыгый была шаманкой, да еще «белой шаманкой», только во время камлания. Выполнив же обряд, она становилась просто соблазнительной бабенкой. Несколько дней прожила она у Луки и не намеревалась, видимо, уезжать. Лука теперь ненадолго вылезал к солдатам и снова запирался со своей гостьей.

Но вдруг грянул гром с ясного звездного неба.

В полночь в штаб прискакал полусолдат-полубатрак Давыд и поднял страшный грохот, колотя кулаком в дверь Луки. При этом он кричал во все горло, что приехали из города Анфиса и другие женщины.

— Что, что? Город взят?! — воскликнул Лука, высунувшись из комнаты.

— Так тебе и взят! Сами красные отпустили!..

— Болван! Я тебе сейчас вправлю мозги!

— Ей-боту! Отец послал… Поезжай домой — сам увидишь!

Когда Лука оделся и выскочил из комнаты, Давыда уже и след простыл, но в казарме только и говорили о том, что красные отпустили всех женщин и вообще всех задержанных ими людей.

Наскоро попрощавшись с красивой шаманкой, которая тотчас отбыла из Талбы, Лука с тяжелым сердцем поехал к себе.

Прибытие женщин сразу развеяло все измышления бандитов о «зверствах красных», все волшебные «видения» шаманов и гадателей. Даже сдержанные рассказы самих «пленниц» относительно виденного и слышанного в городе невольно вызывали симпатию к красным. Лука уже несколько раз бил свою Анфису «за большевистскую агитацию». Насмешливая и острая на язык Марина при всех громко благодарила мужа за то, что он, кривоногий черт, вздумав стать белогвардейцем, дал ей возможность повидать город и людей. Рассудительная Анастасия не спеша говорила:

— Видно, красные появились не для того, чтобы их истребили Лука Губастый, кривоногий Роман да мой несчастный стрекотун.

Через несколько дней начальник продовольствия штаба Роман Егоров привез из хранившегося у него табачного запаса солдатские пайки. Для удобства он завернул каждую мерку в отдельный листок бумаги. Лука случайно обратил на это внимание и пришел в ярость. Скомкав несколько таких листков, он с ожесточением кинул их, к великому ужасу и конфузу неграмотного Романа, прямо ему в лицо. Выяснилось, что бумажки оказались невзначай вывезенными Мариной листовками с обращением губревкома к якутскому трудовому населению. Губревком поздравлял население Якутии с провозглашением автономии, призывал жителей всех улусов и наслегов к сплочению вокруг красного знамени, к скорейшей ликвидации бандитизма.

Пошли слухи, что Иван Сыгаев, также отпущенный красными, усиленно уговаривает сына, пока не поздно, стать мирным жителем.

Тем временем Лука, Роман и Павел, каждый с двумя солдатами, за одну ночь согнали со всего наслега последние сорок коней и отправили их, как они говорили «на несколько суток», для того лишь, чтобы провезти через Нагыл до границы Чаранского улуса наконец-то прибывшую с востока огромную пушку великого заморского царя.

Но наступила весна, пушка все не стреляла, а взятые «на несколько дней» кони так и не вернулись.

После отъезда Тишко на фронт и возвращения заложниц талбинский штаб постепенно стал хиреть. Солдат спешно отправляли на запад для участия в боях за Якутск. Некоторые из них уходили охотно и весело, беспокоясь лишь о том, как бы великая пушка заморского царя не выстрелила без них. Другие заявляли, что они уговаривались служить у себя на Талбе. Не желая идти драться за чужие наслеги и улусы, они сдавали оружие и расходились по домам. Таким образом, к лету в Талбе осталась дружина, насчитывающая всего десять — пятнадцать человек, да и то старичков.

Каждый день Лука проводил с дружинниками «военное обучение».

Забавно было смотреть, кале Роман Егоров марширует на старости лет. Его старший брат Михаил, где только мог, зубоскалил по этому поводу.

— Ну, теперь-то уж красным каюк, — говорил он, — Роман их живо растопчет!