Весенние ласточки

— Так на чем я остановился? — спросил Пибаль. — Ах да, я говорил, что водопроводчик бывает в самых различных местах. Позавчера, сразу же после начала работы, хозяин влетает в мастерскую и говорит: «Скорее, хватай сумку с инструментами и мчись в такси по этому адресу». Такие случаи у нас частенько бывают. Приехал я в богатый дом, рядом с Люксембургским садом, по лестнице навстречу мне бежит обалдевшая от ужаса консьержка и вопит: «Наконец-то вы пришли, садитесь в лифт, поднимайтесь на пятый, первая дверь направо, — уже протекло в нижние этажи». Я спокойненько попросил ее показать, где у них подвал. Прежде всего перекрыл воду — в таких вот больших домах они всегда забывают это сделать, — после чего со всем своим барахлом поднялся в квартиру. Мне открыла дверь девушка, похожая на кинозвезду. Она была в шелковом халате, под которым, по-видимому, ничего больше не было. Она мне сказала, что все произошло, когда она купалась…

— Огюст, поменьше подробностей, — сказала с улыбкой Ирэн Фурнье. — Не забывай, что здесь дамы.

— Она тоже оказалась дамой, настоящей дамой, сами сейчас увидите. Сперва-то я ее принял за актрису, потому что она очень красивая, а главное, из-за длинных светлых волос, которые покрывали ее плечи. Она ввела меня в комнату. Вы бы посмотрели — сплошные ковры, подушки. Постель была не застелена… А ванная! Я много их повидал на своем веку, но такие встречал очень редко — вся из мрамора! «Странно, больше не течет», — удивленно сказала девушка. А я ответил: «Ясно, ведь я перекрыл воду». Ну, я разложил свои инструменты и принялся за работу. Пустяковый ремонт, просто надо было сменить прокладку. Ну а пока я работал, мы поболтали…

— Ты, кажется, завираешься, — заметил Леон.

— Ни капельки, представь себе. Она начала первая. Спросила, нравится ли мне моя профессия и много ли я зарабатываю. Понимаешь? Ну, а так как она держалась просто, то я осмелел и перед уходом выкладываю ей: «Мадам, меня вызвали к вам в качестве рабочего. Свое дело я сделал, и теперь вы можете быть спокойны. Разрешите обратиться к вам с просьбой?» — «Говорите, в чем дело?» — «У меня с собой воззвание, которое касается всех французов. Эту петицию собираются представить депутатам и предложить им воспротивиться перевооружению Германии. Не можете ли вы поставить под ней свою подпись?» — «А много вас?» — «Миллионы, мадам». — «Впервые об этом слышу, покажите-ка вашу петицию…» — Тут уж я не мог отступить, — сказал Пибаль. — И выложил все свои доводы. «В течение последних семидесяти пяти лет во Францию три раза вторгались вражеские войска… Наши правители забыли времена оккупации… эсэсовцы могут возродиться…» Так вот, вы можете мне не верить, но дамочка, не моргнув, подписала. Должен вам сказать, что ее подпись чего-нибудь да стоит. Эти люди дают подпись, только когда убеждены, что дело правильное. А ее муж или любовник, кем он там ей приходится, не знаю, — депутат.

— Откуда ты взял?

— Так сказала консьержка. Кстати, я воспользовался случаем и у нее тоже получил подпись.

— Герой, — рассмеялась Ирэн Фурнье.

— Ну, как ты к этому относишься?

— Ты предъяви доказательства, — ответил Леон.

Пибаль гордо показал воззвание.

— Вот ее подпись, да еще какая четкая! И свой адрес написала. Сколько ей лет, я, конечно, не осмелился спросить. Да, чуть не забыл: когда я уходил, она мне еще сунула двести франков на чай. Я их внес в фонд «Юма»^[6].

Жак расщедрился и оплатил половину общего счета в кафе.

— Симпатичные товарищи, — сказала Жаклина, когда они с Жаком вышли на улицу.

Они до поздней ночи гуляли по улицам, потом вышли на мост Ар и долго целовались, не решаясь еще произнести слова, которые у них готовы были сорваться, а может быть, им и не хотелось ничего говорить…

VI

— Мадемуазель, зажгите свет, ничего не видно.

Профессор Ренгэ сидел за своим письменным столом, заваленным папками. Он сунул вечерние газеты под кусок порфира, заменявший пресс-папье, достал из ящика несколько рукописных листков и взял почту, которую ему протянула секретарша. Кабинет до самого потолка был заставлен книжными полками. Большое окно выходило на узкий двор, и сюда никогда не проникало солнце. Вся мебель состояла из массивного дубового стола, десятка разрозненных стульев, двух огромных потертых кресел и грифельной доски, исписанной алгебраическими формулами. Профессор Ренгэ руководил лабораторией в Коллеж де Франс. Его владения занимали целый флигель, включая подвал. Это был довольно плотный человек с большой головой и седыми густыми волосами, спадавшими на виски. Первое письмо он подписал не читая, но тут же заметил:

— Мадемуазель, «академия» пишется через одно «к», не мешало бы это запомнить.

Девушка закусила губу.

— Простите, профессор, я перепишу письмо.

— Незачем, я уже его подписал, но ошибку исправьте.

От Ренгэ ничего не ускользало. Он был невероятно трудоспособен, аккуратен и педантичен в работе. Он наскоро просмотрел штук пятнадцать-двадцать писем, которые ему подала секретарша, и только на последнем задержался.

— Опять ошибка, профессор?

— Не ваша, а моя… Возьмите блокнот.