Весенний ветер

Голубочки из алебастра! Они удивительно воздушны, нежны… как сливочное мороженое! Лапки у них как из коралла. Носиками целуются, нежные, снеговые голубки!..

– Парочка восемь гривен. Чего-с? Это обнаковенно серые, верно-с, за полтинник. А эти… винициянские, первые образцы скульптур! В городе три целковых отдадите!

Час тому назад самые эти стоили полтинник! Но как же торговаться?.. При Нине неудобно.

– Это же безумно дорого! – шептала Нина. – Зачем вам?..

– Но это же шедевр… произведение искусства!.. – шепчет смущенно Федя и видит с грустью, что остается всего полтинник.

Он бережно берет голубков, отходит и говорит, волнуясь:

– Ниночка, это… на память о нашей… встрече…

– Что за глу-пости… Федя!.. – с радостной укоризной пробует протестовать Нина, грызя орешек и быстро облизывая губки. – Конечно, они красивы, но… как вам не стыдно!..

– Можно поставить на этажерочку… будет напоминать о нашей Вербе!..

– Ну… мерси, – не поднимая от голубков лица, – какие у них ресницы!.. – И на щеках ее появляется румянец. – Впрочем… это нас ни к чему не обязывает, надеюсь?

– Ммм… я, вообще… – спохватываясь и ежась, не находит ответа Федя, и сердце ему сжимает. – Правда, они очень… стильные?..

– То есть в каком смысле?!

– А в-вот, с животрепещими-то!..

– Мальчик, мальчик!..

Нина выбирает на щите самую уморительную обезьянку, с перышками-букетцем в лапке, и дает храбро гривенник вместо четвертака.

– А вот вам от меня! – прикалывает она Феде обезьянку.

– От вас… лучше бы самый простой цветочек! – вздыхает он.

– Вы недовольны?!.

Через минуту она выбирает крупнейшую голубую розу и прикалывает Феде к сердцу.

– Я безмерно счастлив!.. – говорит он восторженно.

Золотая стрела показывает половину седьмого. Вереница нарядных экипажей великого «вербного катанья» начинает понемногу взрываться. В толпе свободней, и видны люди, как шлепают. Но крики не слабеют. Ревут из последних сил. Много сил! От весеннего воздуха, от будоражащего все тело ветра, от праздника, уже глядящего из-за стен, от бесшабашного гомона… от благовестов ко всенощной, от силы великого народа…

– Ах, надо ко всенощной!.. – спохватывается Нина. – Вербу обещала маме!..

– Ну… еще, немножко!.. Умоляю вас!..

Стайки гимназистов трещат в уши трещотками, «языками», выпаливают бомбочками с конфетти, тычут орущих свинок. Чаще летят шары. По всему небу тает клюковками и голубыми бусинками. Много прижалось их в складках по куполам Благовещенского.

– А-а-а-а!!! На-ши!..

Встреча, гимназисты.

– «Ах ты, Федя… съел медведя!..»

Негодяй Калгашкин, живорыбник, болван-верзила. Расходятся, обменявшись колкостями. Нина ведет себя прямо непозволительно: вся изломалась, покатывается, как в истерике. Давится даже:

– Ойй… х-а-ха-ха… «Федя… съел ме… медведя!..»

Как это некультурно!

– Глупая пошлость, а вы… рады?!. – говорит резко Федя.

Она взглядывает на него сквозь слезы, розовая вся, хочет что-то сказать – и прыскает, перегибаясь чуть ли не до колен, роняя косы. Ужасно!.. Высокий, плотный, в бобровом воротнике, в цилиндре, сося сигару, приостанавливается и смотрит сверху на ее плечики и косы, на ее совсем детский туго обтянутый белый проборчик на затылке и позволяет себе сказать совсем незнакомой приличной девушке:

– Ах, какая чудесная девчушка!

Федя вытягивается и кричит нахалу:

– Прошу без замечаний!..

– То-то-то-то-то-то!.. – передразнивает его наглец, окидывая с фуражки и до калош нагло-развратным взглядом, – сальный альфонс, конечно! – и повторяет настойчиво: – Милю-синькая девчурочка!..

Подчмокивает даже!

Федя готов закричать: «Нахал!» – но взлетает перед глазами клетка и его оглушает рев:

– Па-следний чиж! Па-следний чиж!.. Ку-пите чижа-секле-таря!

Заметно тише. Совсюду – благовест. Слабый багрянец на куполах, с заката, не отстает сопливый, выклянчивает купить последний коробок спиц.

– Жлайте… Мсим Го-рькова… па… следнего продам!..

Пьяный, чуть на ногах, верзила в загнутом фартуке, весь в цветочках, обезьянках и бабочках, с «летучею колбасой» на картузе – султаном, разглядывает опустившегося на дно синего «морского жителя» в трубочке, яростно нажимает на пленочку – и с маху расшибает о мостовую.

– Взять!.. – пальцем городовому пристав.

– Вваше… благородие!.. Да ведь… сдох ведь!!.

Федя с Ниной уже в Воскресенских воротах. Идут молча.

– Погодите… – трогает за рукав Нина, берет свою розовую обезьянку и прикалывает на грудь Феде.

– Храни ее всегда! – шепчет она значительно.

Какой золотистый вечер! Какие чудесные «монашки», курятся рубиновыми головками и по-неземному пахнут! Какие золотистые яблочки плещутся в новеньких золотистых шайках! До чего румяны и вкусны «грешники» на лотке, и какое чудно-зеленое масло льется сонною струйкой в сероноздристые их надрезы!.. Обоим хочется «грешников» – и не могут сказать об этом. Хочется и яблоков моченых. Вспоминают оба кисловатую сочную мякоть их и розоватые зернышки в глубине, которые разгрызать так вкусно!

В остром, с навозцем, воздухе – холодок. Мелкие лужицы подергивает морщинками. Под ногами шершавей стало: морозит в ветре.