Вещи

Они не испытывали ни радости, ни печали, ни даже скуки, но случалось, они начинали сомневаться в самом факте своего существования, да и правда -существовали ли они на самом деле? Ответ на этот обескураживающий вопрос не доставил бы им удовольствия; разве что где-то в глубине сознания брезжила не совсем, впрочем, определенная уверенность в том, что подобная жизнь целесообразна, соответствует их натурам и, как ни парадоксально, необходима им: они находились в самом центре пустоты, обосновались на ничейной земле прямых улиц, желтого песка, лагун, серых пальм - в мире, которого они не понимали и не старались понять, потому что в своей прежней жизни они вовсе не готовились к тому, что им понадобится приспособляться, переделываться, перекраивая себя соответственно тому или иному пейзажу, климату, образу жизни: Сильвия ни в чем не походила на учительницу, которой считалась, а когда Жером шлялся по улицам, казалось, что он на подошвах своих английских ботинок перетащил сюда если не родину, то уж, во всяком случае, свой квартал, свое гетто, свою климатическую зону; но на улице Ларби-Зарук, где они поселились, не было даже той мечети, которая составляет гордость улицы Катрфаж, и вообще, как ни напрягай воображение, в Сфакс не перенесешь ни "Мак-Магона", ни "Гарри-Бара", ни "Бальзара", ни Контрэскарп, ни зала "Плейель", ни "Июньской ночи на берегу Сены". Но в этой пустоте - именно из-за этой пустоты, из-за полного отсутствия всего, из-за этого вакуума, из-за существования на ничейной земле, в условиях "tabula rasa" - им казалось, что они очищаются, обретают большую простоту, настоящую скромность. К тому же на фоне общей нищеты, царящей в Тунисе, их собственная нищета уже не имела прежнего значения, так же как и те небольшие лишения, которые они испытывали, - ведь цивилизация приучила их к душам, машинам и замороженным напиткам.

Сильвия давала уроки, спрашивала учеников, проверяла тетради. Жером ходил в городскую библиотеку, где читал без разбора Боржеса, Труайя, Зераффа. Ели они в маленьком ресторанчике, почти всегда за одним и тем же столом и почти всегда одни и те же блюда: салат из тунца, эскалоп, или шашлык, или жареную рыбу, фрукты. Заходили в "Режанс" выпить чашечку кофе-экспресс со стаканом холодной воды. Они прочитывали кипы газет, смотрели фильмы, шатались по улицам.

Их жизнь походила на застарелую привычку, на почти устоявшуюся тоску, - это была совершенно пустая жизнь.

Начиная с апреля они совершили несколько поездок. Иногда, когда выпадало три-четыре свободных дня и у них бывали деньги, они нанимали машину и ехали на юг. Или субботним вечером в шесть часов отправлялись на маршрутном такси в Сус или Тунис и оставались там до утра понедельника.

Им хотелось убежать из Сфакса, от его мрачных улиц и пустоты, найти в открывающихся за ним пейзажах и вырисовывающихся на горизонте развалинах нечто, что бы их прельстило, потрясло, какое-то сверхъестественное великолепие, которое оправдало бы их жизнь в Сфаксе. Иногда им везло: с высоты какой-нибудь горы им открывался вид на развалины дворца, храма, театра, или на зеленеющий оазис, или на длинный пляж тончайшего песка, тянущийся полукругом от края и до края горизонта. Но чаще всего, покинув Сфакс, они обнаруживали через несколько километров такие же унылые улицы, такие же кишащие людьми совершенно непонятные им базары, такие же лагуны, такие же безобразные пальмы, такую же сушь.

Они повидали Габес, Тозер, Нефту, Гафсу и Метлави, развалины Сбейтлы, Кассерины, Телепты; они пересекли мертвые города, названия которых некогда казались им волшебными: Махарес, Муларес, Матмата, Меденин; доезжали до границы Ливии.

На многие километры тянулась каменистая, серая, необитаемая земля. Там ничего не произрастало, кроме редких пучков желтой колючей травы. Им казалось, что они часами катят в облаке пыли по дороге, различить которую можно было лишь по древним рытвинам да полустертым следам проехавших ранее машин, где на горизонте нет ничего, кроме расплывчатых сероватых холмов, и где глазу не на чем остановиться, разве что попадется скелет осла, или старый заржавленный бидон, или нагромождение камней, которое когда-то было домом.

Или они ехали по отмеченной вехами, но совершенно разбитой, местами даже опасной дороге, проезжали мимо огромных соляных озер, тянувшихся, сколько хватал взгляд, по обеим сторонам пути. Их беловатая корка ослепительно сверкала на солнце, отчего на горизонте появлялось блуждающее свечение, которое временами напоминало мираж: бушующие волны, зубчатые стены. Они останавливали машину, делали несколько шагов пешком. Под соляной коркой светло-коричневый слой засохшей глины местами треснул, а кое-где обнажалась темная и вязкая топь, в которой нога почти тонула.